Избавившись от аборигена, я вернулась в дом и стала собираться в город. Я опять накрасилась до неузнаваемости, надела длинную юбку и босоножки на плоской подошве. Потом, подумав, напихала в лифчик ваты, и натянула трикотажную кофту с большими поролоновыми подплечниками. Теперь из зеркала на меня смотрела аппетитная приземистая, несколько вульгарная бабенка. Если учесть, что я обычно носила короткие юбки и каблуки не ниже двенадцати сантиметров высотой… В общем, я решила ехать на собственные похороны. И никакие доводы о рискованности такого решения не действовали.
Мой внутренний голос просто захлебывался от негодования. Брызжа слюной, он пытался остановить меня и не дать совершить глупость, о которой я буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Но я послала его подальше и отправилась на другой конец города.
До двух часов, когда должны были состояться похороны, оставалось время, и я по пути заехала в моментальную фотографию, где снялась на паспорт и права.
Подъезжая на троллейбусе к кладбищу, я украдкой засунула за щеки кусочки ваты, как делала героиня романов Марининой, когда хотела изменить внешность. Заглянув зеркальце, я мрачно полюбовалась своим еще не принявшим нормальный вид носом и хомячьим щечками, свисающими из-под больших темных очков.
Рожа была такая, что внутренний голос был вынужден заткнуться и только изредка трусливо поскуливал.
Около кладбища я увидела множество автомобилей, в основном иномарок. Людей было неожиданно мало, и я решила, что основная толпа собралась внутри церкви, где шло отпевание. Поэтому я осторожно ушла как можно дальше и присела у какой-то могилки на скамеечку, из-за кустов наблюдая за входом в церковь. В горле встал маленький твердый комок, и я никак не могла его проглотить. Словно со стороны я наблюдала за собой и ужасалась — вот сейчас, в освещенном свечами и лампадами храме отпевают меня и моего мужа, а я, душа неприкаянная, нахожусь снаружи и жду, пока похоронят меня и мою жизнь. Несмотря на жаркий полдень, мне стало вдруг зябко от мысли, что осталась я на этом свете случайно, что меня уже оплакал мой сынуля. Слава Богу, хоть и грех так говорить, что мои родители не дожили до этого дня.
Я вспомнила, как умер неожиданно папа — сердце не выдержало простой операции по удалению аппендицита. Севка тогда только начал работать его заместителем, и первым примчался к нам. Собственно, с этого и началось наше с ним сближение. Он был все время с нами, помогал организовать похороны, поддерживал нас с мамой. И остался рядом и после похорон. Мы поженились через четыре месяца. Мама дождалась рождения Егорки и умерла, угаснув от рака. Потом уже я поняла, что она не хотела лечить болезнь, не хотела растягивать мучения, не хотела продолжать жизнь, потерявшую смысл после смерти папы. А я вот живу и собираюсь жить дальше, потому что у меня есть мой малыш и ему без меня будет очень плохо.
Тут я очнулась и увидела, что из церкви повалила толпа, с боковых дорожек тоже подходили люди, и я, словно загипнотизированная, поднялась и направилась к паперти. Когда я подошла, закрытые гробы уже вынесли — два огромных полированных дубовых прямоугольника, очень солидные и дорогие гробы. Перед ними шел священник с кадилом. Толпа расступилась. Из дверей появилась группа людей в черном. Я отступила за куст жасмина и, затаив дыханье, смотрела на Игорька и Симу, ведущих за обе руки Егорку. Его тонкая шейка была напряженно вытянута, он вертел головой во все стороны и выглядел таким растерянным, что сердце мое сжалось и превратилось в пульсирующую точку. На секунду мне показалось, что он заметил меня, но его заслонили фигуры мужчин — друзей, коллег Севки. Из своих подруг я заметила только Любу Симонову, но она, одетая в скромный темный костюмчик, держалась поодаль от основной группы.
Процессия двигалась по главной аллее, потом свернула, и я поняла, что она направляется туда, где находились могилы моих родителей. Севка и Сима родились и выросли в Иванове, там же была похоронена их мать, а про отца они никогда не вспоминали, словно его вовсе не было. Я пошла параллельной дорожкой и вышла к двум знакомым березам с другой стороны. Близко не подходила, встала опять за кустами. Батюшка что-то говорил напевным голосом. Я увидела, что Сима плачет. Игорек тоже усердно изображал скорбь и даже смахивал несуществующие слезы. Егорка стоял, завороженно глядя на огромную открытую могилу. Я ахнула — Севку похоронят вместе с чужой женщиной! Меня неудержимо потянуло вперед, хотелось выкрикнуть, что я жива, что убийца моего мужа стоит рядом с его гробом.