— Подумай, Магда, неужели я для тебя уже ничего не значу?
— Меньше, чем ничего. Любая отрицательная величина меньше нуля.
— Настоящий палач — это ты. Я только пуля. Все из-за тебя произошло. Когда ты меня оттолкнула...
— Отказываюсь тебя слушать.
— Так будь же ты проклята! Ты не женщина. Ты бесчеловечное, свирепое существо. Даже не существо — неодушевленный предмет. Ты сказала, что моей любви к тебе нет. Это правда. Я тебя ненавижу.
— Ну и погодка! Замерз, промок...
— Снимай плащ. Тут у меня мужские тапочки.
— Мне малы.
— Наступай на задники. Не бойся, все равно их носить некому. Сюда проходи. Ты что, у меня ни разу не был?
— Ни разу.
— Странно. Мне казалось, что был. Садись в кресло. Возьми Чёртушку, он теплый. Правда, уютный кот? По существу, он не кот, а кошка, но я его рассматриваю как почетного кота. Погладь его. Слышишь, как поет? Прекрасный характер. Целый день горланит песни.
— Смешная ты все-таки. Утешаешь котом.
— Будем разговаривать тихо. У меня соседи любопытные.
— Зачем ты меня позвала?
— Поговорить по душам. Объясни мне в конце концов эту историю с анонимками. Я тебе не враг.
— Спасибо. Объяснять тут нечего. Я сказал правду: не писал я этих анонимок, и все.
— Но ведь все улики указывают на тебя.
— И все-таки я не писал.
— Кто же писал?
— Не знаю.
— Вот и врешь. По глазам вижу, что врешь. У меня нюх, как у охотничьей собаки.
— Ну, ладно, скажу. Только дай слово, что никому не выдашь.
— Даю слово. Как перед истинным Христом, говорила моя мама. Она была религиозная. Религиозность я у нее не унаследовала, а честность — да. Я не высоконравственная, но честная. Кто же писал?
— Лорка.
— Да ну? Но ведь она уволилась.
— Перешла в отдел Петрова.
— Лорка... Вот это сюрприз. Но нет, я тебе не верю. Не могла она писать. Слишком глупа. К тому же письма печатались на «Наири», а Лору учить программировать — все равно что собаку.
— Чтобы печатать, не надо уметь программировать.
— И все-таки не верю. Зачем она это делала? Какой смысл?
— Долгая история. Она была влюблена в Фабрицкого. Призналась ему в любви в идиллической обстановке, на овощной базе. Он сказал, что в своем отделе романов не заводит. Тогда она перешла к Петрову. И что же? Ей все равно ничего не обломилось. Сказал, что шутил, что стар для нее. Что любит свою жену и все такое прочее. Естественно, Лорка распсиховалась. В мечтах она уже видела себя юной женой пожилого профессора. Романтический образ. К тому же на горизонте маячил Голубой Пегас. Вот и все.
— Нет, не все. Откуда она получала материал для анонимок?
— Ну... частично через меня. Кое-что сочиняла сама.
— Значит, Фабрицкий был прав?
— Дурак он, твой Фабрицкий. Болтает про свои «чистые опыты». Нечего сказать, «чистые»! Построил, говорит, цепь доказательств! Курам на смех! Авантюрист он, а не ученый! «Обратимся в юридические органы!» Обращайтесь, голубчики! Все равно ничего не докажете!
— За что ты так ненавидишь Фабрицкого?
— За то, что он самовлюбленный индюк. За то, что он кичится своей осведомленностью, а сам дальше своего носа не видит. За то, что он поставил меня в дурацкое положение с этой, черт бы ее взял, диссертацией. Сынка небось вывел в кандидаты, нанял ему научную няньку. Я в свое время намекал Дятловой, что не прочь бы поработать под ее руководством. Пропустила мимо ушей. Еще бы: сынок начальника или какой-то Феликс Толбин...
— Феликс Толбин, я думала, что ты просто непорядочный человек, а теперь вижу, что ты еще и дурак.
— Чего же ты с таким дураком возишься?
— Жалко мне тебя. Люблю неудачников. Вот этого Чёртушку я таким ничтожным взяла, в чем душа держится. А теперь до какого красавца раскормила! Правда, красавец? Не хвост, а опахало.
— Я не люблю кошек.
— А собак?
— Еще меньше.
— А Магду? Помнится, ты ее любил.
— Терпеть не могу. Не человек, а правила внутреннего распорядка.
— Есть в ней это. Похожа на пионервожатую.
— Послушай, Даная. Что бы ты сделала на моем месте?
— Призналась бы, и дело с концом.
— В чем? Я же не писал анонимок. Я даже ни одной не сочинил. Разве в нескольких местах поправил стиль. Даная, если ты проболтаешься, я тебя убью.
— Убивай, я не боюсь. Хорошо умереть молодой, не испытав периода увядания. Он у меня не за горами.
— Значит, проболтаешься?
— Исключено. Но мне все-таки не все ясно. Какие у тебя были цели?
— А никаких. Все произошло как-то нечаянно, по ходу дела. Сначала казалось забавной игрой. Кто-то пишет, а весь институт взбудоражен, кипит. Потом уже появился спортивный интерес: поймают или нет? Не поймали. Тут было какое-то торжество, сознание своей силы. Впрочем, в последнее время мне уже надоело. Лорка настаивала... Вот я и вымучивал подробности.