Сделав вид, что задумался над ответом, Федор Анисимович высказался не сразу. Дождавшись, пока все обратили на них внимание, громко объявил:
— Ты, Дарья, со своим евстеством так и не обучилась, как тому следует обращаться. Вопросы задаешь с подковыркой, а титьку в нос суешь, как дитю малому. — Он ловко поднырнул под упертую в бок Дарьину руку и, оказавшись перед мужиками, кивнул на Дарью. — Ни фиговинки они, бабы, не понимают в военной субординации.
— Ты, дядя Федя, толком объясняй, не чеши языком, — угрюмо сказал конюх. — И так дела, как сажа бела, а ты зубы скалишь. Без кузни деревню оставляете в самое, можно сказать, необходимое время.
— А я что, не объясняю, жизнь наша переменная? Дед был казак, отец — сын казачий, а я — хвост собачий. Дашка сроду чинов не различала. Нашла командира. Вот она — вся наша команда: я первый, да Степка второй. Правду мамка-покойница говорила: «Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою». Нету, объявляют, для вас сопровождающих. Дуйте, сказывают, своим ходом до Тулуна, до пересыльной, значит, тюрьмы. А там вас добрые люди куда следует наладят.
— Это ж сколь идти? — изумился конюх не столько решению милицейского начальства, сколько неимоверной, по его разумению, сложности поставленной перед осужденными задачи. Не дождавшись ответа, убежденно сказал: — С голодухи подохнете!
— А сопроводиловка на что? — не согласился старик. — Во… читай… Положено ночлегом и едой какой ни на есть обеспечивать.
— Нету тут про еду, — растерянно сказал конюх, прочитав короткую бумагу, заверенную смазанной лиловой печатью и витиеватой подписью.
— Имеется в виду, — не согласился Федор Анисимович, забирая бумагу. — Мы теперь люди казенные, об нас мир заботиться должон. Не чеши, Степка, за ушами, проживем, жизнь наша переменная.
— Ты мне Степку не тронь, прокут старый! — не выдержав, закричала Надежда. — Чего с парнем-то исделал? Из-за тебя все, анкоголик недотепанный! Совесть-то у тебя есть? Не пущу с тобой! Что хотите со мной делайте, не пущу! Он его вовсе до конца доведет, вовсе тогда возврата не жди.
Федору Анисимовичу, хоть и чесался язык, подобающего ответа на ум так и не пришло. Слава богу, мужик, все еще сидевший на колоде, достал из-за голенища сапога еще одну бутылку и окликнул его:
— Дядя Федор, давай, что ль, со сроком. Много припаяли?
Федор Анисимович отозвался не сразу, повременил, словно был выбор, подошел, не торопясь взял протянутый стакан.
— Уважили старость да службу непорочную, — громко объявил он, поворотясь к односельчанам. — Уполовинили срок. Только и дали, что пять годков. Степке по малости лет да по глупости маленько помене…
— Ежели по глупости помене давать, тебя и вовсе без последствиев отпустить надо было, — не выдержала Дарья и, отобрав у разливальщика стакан, одним глотком осушила его.
Анисимович дождался, когда она сунула в рот картофелину, и снова оборотился к односельчанам:
— На всех инстанциях подробно объяснял: не троньте Степку, мой недогляд. Куда там. Не пожелали принять во внимание.
Он выпил водку и тяжело вздохнул. Мужик, у которого Дарья реквизировала приготовленную для употребления порцию, перед тем как хлебнуть прямо из бутылки, заинтересованно спросил:
— Так и подадитесь до казенной квартиры? В срок-то хоть зачтут?
— Чего ж не зачтут, — охотно отозвался старик. — Только особо нет смыслов тянуть. По всем расчетам за месяц с привеском должны объявиться на конечном пункте.
— Путь не малый, что и говорить, — посочувствовал кто-то из толпы.
— Теперь-то куда? — все еще не мог осмыслить случившееся охмелевший после второго стакана конюх.
— А до дому, — весело объяснил окончательно пришедший в себя Федор Анисимович. — В баньке отмокнем ото всех грехов, да и ходу. Слыхали, что начальник толковал? Заеду, говорит, узнаю, когда ушли. Колька-то Перфильев куда подался?
— В райком поехал за вас дуроломов просить, — уверенно заявила Дарья, стараясь, чтобы ее услышали сидевшие в стороне Надежда и Степан. — В первый раз его сегодня со всеми орденами разглядели. Точно в райком, больше вроде некуда.
Степан пил молоко и внимательно прислушивался к разговору. Надежда глядела на него и утирала концом платка слезы.
— Пустое дело, — махнул рукой Федор Анисимович. — Судья что говорит? Ладно бы пьяные не были. А раз пьяные, то могли, конечное дело, сахар замочить, а могли и пропить. Где, мол, деньги на водку брали? Докажи, что за пазухой вез, жизнь наша переменная. Как докажешь?