— Так, — спокойно сказала Элиза. — Давай хоть сейчас без сцен. Не очень-то уместно, не находишь? Вряд ли отец обрадуется.
И прежде, чем Марту прорвало, мачеха свернула налево, там был такой расширитель, с куцей пальмой в кадушке и двумя серыми банкетками, на одной успокаивал рыдавшую девушку врач с козлиной бородкой, а рядом, на соседней, сидел отец, сидел, вытянув ноги, откинувшись спиной на стену и прикрыв глаза. Он был очень бледный, под глазами круги, щёки и лоб в каких-то ссадинах, что ли, — но это был он, живой, подумала Марта растерянно, живой же! — и тут он посмотрел на неё, даже как будто с некоторым удивлением, словно не ожидал здесь увидеть, и спросил:
— Марта, что у тебя с волосами?
Лишь тогда она заметила, что комкает в руках мятую, пыльную панаму. И увидела в висевшем рядом с пальмой зеркале свои волосы — не каштановые, как прежде, а золотистые, пшеничные, о каких она всегда мечтала.
Нечаянный драконий подарок.
Глава вторая. Кувшин и флейта
— Миленький цвет, — сказала Ника. — Тебе, пожалуй, идёт. Но раньше ты ж не… а, подожди, дай угадаю: влюбилась, да? И кто он? А я вот, знаешь, с Йоханом рассорилась. Потому что он тряпка. И думает только о своём футболе, больше ни о чём.
Они шли по гулкому, серому двору, Марта украдкой зевала, поглядывала на малышню. Первоклашки вышагивали сосредоточенно, все в одинаковых костюмчиках, только ранцы были пёстрые, глянцевые, скрипучие. Грянул звонок — и карапузы рванули наперегонки, словно это не звонок, а сирена воздушной тревоги.
— И главное — он же сам понимает, что ни шансов. Никуда его не возьмут. Тут и лучших не берут, а ему до лучших… Ладно, давай, расскажи, что у тебя? Кто он? Я его знаю? Неужели Стефан-Николай?! А говорила «друзья, друзья»… Ой, смотри! — Она клюнула Марту миниатюрным локотком, а другой рукой уже поправляла причёску. — Кажется, тот самый новый физкультурник? Я думала, Вакенродер наймёт какого-нибудь дряхлого мухомора.
— Вряд ли, — сказала Марта. — Я его вчера видела в больнице… в смысле, этого парня. Не похож он на физкультурника.
— Ну да, — фыркнула Ника. — Если в больнице — значит, уже и не физкультурник! Смотри, как идёт. И куда? Ну, точно в спортзал же!
Отсюда, с улицы, видно было не очень, но высокий парень действительно шёл в сторону спортзала. И одет был попроще, не как вчера.
Ника ускорила шаг, и Марта поспешила за ней. Парень Марту не интересовал, но совсем уж опаздывать на истрод не хотелось. Госпожа Флипчак славилась характером не то чтобы скверным, но переменчивым и яростным. И была жутко мнительной.
— Я смотрю, за лето многие заразились выборочной глухотой. Звонок, например, они не слышат. — Флипчак прошлась вдоль стены — невысокая, плотная, круглолицая и круглотелая. Очки не покачивались, но надёжно лежали у неё на груди, и только две цепочки при каждом движении чуть шевелились, словно змейки с мутноватой чешуёй. — Поэтому напомню — и надеюсь, это дойдёт до каждого: у вас последний год, впереди тесты. От того, как вы их сдадите, зависит ваше ближайшее будущее. А чтобы сдать их хорошо, вам придётся очень постараться, особенно некоторым.
Ника, которая так и не успела разглядеть таинственного физкультурника (но, очевидно, уже втрескалась в него по уши), скривила рожицу. Раскрыв тетрадку, она водила ручкой по листку, обозначая глаза, чёлку, линию губ… Только человек с недюжинным воображением решил бы, что Ника сейчас беспокоится о грядущих тестах.
— В конце урока, — сказала Флипчак, — проведём контрольную. Посмотрим, что у вас осталось в головах после каникул. А пока открывайте тетради и пишите: четвёртое сентября, урок первый, тема — древняя история Нижнего Ортынска.
Она снова прошлась вдоль стены. Уроки истрода проходили, разумеется, в школьном музее истории родного же края, стулья и парты стояли в узком пространстве между макетами первых поселений, муляжами шлемов и мечей, куском древней лодки и прочим хламом. На стенах висели план-схема Ортынского городища, волчья шкура, герб города, добровольно сбитый с ворот ортынчанами, когда те — все как один — пожелали перейти под крыло Великого Червозмия…
Здесь было душно и пыльно, и, как бы Марта ни старалась, она непременно задевала что-нибудь локтем или сумкой. А вот плотная госпожа Флипчак двигалась плавно, словно по каким-то одной ей видимым колеям и рельсам. И говорила она как будто не со своего голоса, а просто вот включала плеер — и транслировала.
— …наш великий город был узловым центром, в котором сходились несколько торговых путей. И друзья, и враги считались с нашими предками, и даже псоглавцы, прежде обитавшие на этих землях, признавали…
Её слушали вполуха: Артурчик перешёптывался с Чистюлей, Стефан-Николай что-то резкими, размашистыми движениями чертил в своей рабочей тетради, Дана смотрела на него со щенячьим обожанием, Урсула листала под столом «Мир подиума», Конрад украдкой пялился на её коленки… Всё это было видано-перевидано, да и внутренний плеер госпожи Флипчак только из года в год усложнял одну и ту же историю новыми подробностями.
Если кто и слушал урок с удивлением — так это Аделаида. Высокая, хрупкая, с изящной шеей и фарфоровыми руками, в облаке чёрных волос, она всегда сидела на первой парте. Всегда аккуратно вела тетради. Вовремя сдавала контрольные, охотно уступала свою очередь дежурить по этажу — только бы не пропустить очередной урок.
«Эльфийка или инопланетянка, говорю тебе! — хмыкал Стефан-Николай. — Таких давно уже в этом мире не производят, отбракованы за ненадобностью».
Но и он, и Марта, и остальные в классе знали: именно таких в мире полным-полно. И каждый год обнаруживают новых. Одни после возвращения к нормальной жизни очень быстро выгорают, буквально за часы превращаются в старух или стариков. Другие пытаются жить как ни в чём не бывало. Но по-настоящему возвращаются лишь единицы.
Потому что если тебя накрыло магическим градом, когда падал дракон, — это как если ты остался без руки или ноги: навсегда, без малейшей надежды на исцеление. Собственно, некоторые как раз рук-ног и лишались, а то ещё — превращались в гигантских червей, в лягух с человечьими головами, становились блёклым рисунком на стене, отражением в зеркале, застывали камнем, распадались на сотни разноцветных шариков, на мотыльков или козодоев…
Аделаиде Штейнер, вообще-то, повезло. Пятиэтажку, в которой она жила, задело по касательной — и несколько квартир просто выпали из этого пространства-времени. А вернулись через полсотни лет — точнее, вернулись люди: оказались в чужих домах, на чужих кроватях, или на столах, или в ванной, вот минуту назад не было — и пожалуйста. Почти все сразу и погибли: от шока после перехода или физических травм. Аделаида же, когда её дом накрыло, спала, и родители её тоже спали — и спящими все они возвратились обратно. Их разбудили только через месяц. Как могли, адаптировали к нынешней жизни. Назначили пенсию. Устроили на работу взрослых, определили в школу Аделаиду. Посмотришь со стороны: обычная современная семья, каких полным-полно.
Вот только жили они как бы не сейчас, а тогда, полвека назад. Сколько Марта ни читала всяких книг про путешествия во времени — ни в одной не говорилось, что люди просто оказываются неспособны осознать, впитать в себя, принять всю эту громадную разницу между «теперь» и «прежде». Семья Аделаиды честно пыталась. Но если, к примеру, человек физически не способен различить тот или иной цвет, хоть пытайся, хоть не пытайся — толку?..
Марта даже не знала, сочувствовать Аделаиде или завидовать. В конце концов, та ведь не была ни дурой, ни инвалидом. Разговаривала как все, ходила по магазинам и в кино, читала книги, готовила уроки, брови выщипывала, влюблялась. Просто нынешний мир вторгался в её собственный какими-то отдельными фрагментами, фразочками, нестыковками. С одними Аделаида мирилась, другим всякий раз по-детски удивлялась.