Почти.
— С каждым днем, ты становишься все менее похожим на себя. Иногда я не уверен, с кем говорю – с Каином или со своим лучшим другом.
Я закатываю глаза и допиваю содержимое своего стакана. Поставив его на стойку, как Уэс, протягиваю, чтобы он обновил, бросая на него предупреждающий взгляд.
— Я по-прежнему твой босс, и тебе следует помнить об этом.
Уэс непонимающе смотрит на меня и наливает еще виски.
— Ты ведь понимаешь, что это именно то дерьмо, о котором я говорю, верно? С каких это пор ты чувствуешь необходимость вести себя со мной так же, как и со всеми остальными? — он ставит передо мной бокал с чуть бо̀льшей силой, чем в прошлый раз.
— Это не игра, Медведь, — рычу я, стреляя в него своим светлым глазом, когда залпом опрокидываю виски. Он бросает на меня свирепый взгляд, который, я знаю, вызван тем, что я назвал его по прозвищу. Уэс ненавидит, когда я его так называю, даже больше, чем Джон ненавидит, когда я называю его настоящим именем, но я никогда не понимал почему. Однако это никогда не мешало мне называть его Медведем, чтобы досадить ему, когда он становится занозой в заднице.
— Верно, — он вздыхает, грубо потирая лицо массивной ладонью. — Забудь, о чем я говорил.
Уэс уходит, раздраженно фыркнув и бросив косой взгляд, оставив меня размышлять над пустым стаканом. Этот ублюдок слишком хорошо меня знает. Я кое-что планирую сделать, но он никогда не должен об этом узнать. Зная Уэса, он попытается вразумить меня.
Он даже не подозревает, что мой разум прекращает существовать, когда я нахожусь рядом с ней.
В моих мыслях всплывает образ красавицы с волосами цвета воронова крыла, и я сжимаю бокал сильнее. Мне нужно место, где я смогу наблюдать за своей новой игрушкой, где-нибудь подальше от любопытных глаз моего босса. И как бы рискованно ни было привлекать кого-то за пределами клуба, у меня нет другого выбора.
Мне нужен Призрак.
Глубоко вздохнув, я оглядываюсь, чтобы убедиться, что я один, и достаю телефон из кармана, набирая номер, который знаю наизусть. Раздается ровно один гудок, прежде чем линия щелкает, и меня встречает оглушительная тишина. Моя челюсть напрягается, когда я сжимаю телефон в ладони, понимая, что совершил ошибку.
— Это Каин. Мне нужна услуга, — выдавливаю я, уверенный, что чем дольше будет длиться молчание, тем сильнее будет трескаться телефон в моей руке. Когда я уже собираюсь сбросить звонок, в динамике раздается искаженный смех.
— Каин? Не думаю, что я знаю Каина.
Мой кулак сжимается.
— Всё ты знаешь.
На линии повисает тишина, и на мгновение, мне кажется, что он повесил трубку, после чего я прихожу в ярость. Однако, вдруг, голос продолжает:
— Это будет дорого стоить.
— Сколько? — спрашиваю я, барабаня пальцами по стойке бара.
— Много, — раздается сдавленный смешок. — Всё имеет свою цену, мой старый друг.
— Мы не друзья, — рычу я.
— Ты так всегда говоришь, — пауза, — деньги вперед, и я окажу тебе услугу.
Линия обрывается.
Я готов раздавить телефон в ладони, когда приходит сообщение:
Я закатываю глаза. Гребаный ублюдок.
Свет просачивается через окно на втором этаже многоквартирного дома, – яркий, как прожектор, по сравнению с темнеными трущобами вокруг меня. Мрачный каменный фасад здания, покрыт трещинами по всей конструкции и отваливается кусками, и клянусь, я слышу, как он скрипит в ночной тишине. Мои кулаки сжимаются, когда я заглядываю в ее окно, шторы широко раздвинуты для любого случайного прохожего, проходящего мимо.
Я не могу поверить, что она живет здесь.
Я поджимаю губы, когда в поле моего зрения попадает ее маленькая попка. Большинство людей в этот утренний час уютно лежат в постели, но судя по ее усталому лицу и вялым движениям, она только что вернулась с работы.
Она останавливается у изножья кровати и снимает с шеи золотой медальон. Проводит большим пальцем по потускневшей латуни, и из уголка ее глаза скатывается слеза, искажая ее прекрасное лицо печалью.
Печаль.
Такая печаль.
Тебе хотелось бы протянуть руку, взять ее в ладони.
Раздавить ее, выжать из нее жизнь…
Я нервно качаю головой, вытаскиваю флакон с Ребаундом из кармана куртки и постукиваю по тонкой линии на тыльной стороне ладони. Это единственное, что заглушает голос, единственный способ заставить его замолчать, когда она рядом со мной.
Шелковистые волосы Лилит колышутся, когда она кладет медальон на кровать. Она делает это с такой осторожностью, что можно подумать, что вещица сделана из венецианского стекла. Зная ее, могу только предположить, что это подарок ее родителей.
В этот момент на ее подоконник приземляется голубь. Его когти сжимают потрескавшийся камень, пока он оглядывается по сторонам. Затем птица стучит клювом по стеклу.
Настырный малыш. Жаль, что это не сработает.
Я готов рухнуть на месте, когда Лилит открывает для него окно. Более того, она протягивает руку и гладит эту чертову штуку. Я ни хрена не смыслю в птицах, но, кажется, ему это нравится.
Я часто моргаю, задаваясь вопросом, не слишком ли много Ребаунда я принял.
Ее губы шевелятся, как будто она разговаривает с ним. Она протягивает другую руку и кладет на подоконник кусок хлеба.
Ладно, я определенно переборщил с препаратом.
Залажу рукой в карман куртки и достаю один из тонких бумажных конусов. За ним следует серебристая «Зиппо», и на мгновение я позволяю крошечному оранжевому пламеню осветить мое лицо. Мне кажется, я стою там целую вечность, выкуривая косяк за косяком, пытаясь осмыслить ситуацию.
На ее лице появляется выражение, которого я раньше не видел.
Она выглядит… живой.
Я наклоняю голову, наблюдая за красивой, странной девушкой и ее птицей. Что-то шевелится у меня в груди, появляются незнакомые мне эмоции, с которыми я не знаю, что делать.