И, конечно, у меня никогда не было возможности порыться в ее вещах. Непреодолимое желание слишком сильное, чтобы с ним бороться, и через мгновение я переступаю порог ее гардероба. Я провожу ладонью по шелковистой ткани и замираю, наслаждаясь тем, как ее цветочный аромат наполняет мои чувства. Как сладкие магнолии весной. Образы белоснежных цветов наполняют мой разум, когда я закрываю глаза, откидывая голову назад и вдыхаю навеваемую ими ностальгию. Когда я был маленьким, я месяцами ждал, когда зацветут деревья. Часами смотрел в маленькое треугольное окно на чердаке отцовского дома, желая, чтобы яркие лепестки раскрылись у меня на глазах.
Ярость закипает в моих венах, когда я вспоминаю, как в ту невероятно холодную зиму мой отец спилил целый ряд деревьев на растопку. Тогда мои руки не были достаточно сильными, чтобы обхватить его бесполезную шею. В противном случае, я бы убил его гораздо раньше, чем это произошло на самом деле. Гнев от этого воспоминания возвращает меня к реальности, и я срываю с вешалки черный топ с такой силой, что он разрывается пополам.
— Блядь, — вздыхаю я, выпуская его из рук, пока роюсь в остальном ее гардеробе.
В небольшой тумбочке слева от кровати, хранится ее нижнее белье, и я перебираю комплекты, засовывая несколько шелковых трусиков в карман. Возможно, она еще не знает об этом, но в ней живет дикая натура. Просто у нее никогда не было достойного человека, кто смог бы раскрыть ее.
Я иду в ванную и открываю дверцу настенного шкафчика за зеркалом, доставая оттуда различные баночки и лекарства, которые она там хранит. Теперь я знаю, почему ей приходится жить в такой дерьмовой дыре – она тратит все свои гребаные деньги на уход за кожей и средства для тела.
Закатив глаза, я закрываю зеркало и тянусь к ящикам, открывая их с такой силой, что их содержимое разлетается по комнате. Я стону, подбирая их с пола и беспорядочно закидываю обратно в ящик. Со вздохом захлопываю его и покидаю ее маленькую квартиру, пока я всё здесь не разнес. Открывая приложение слежения на телефоне, я направляюсь к выходу. Лилит скоро вернется домой, и меня здесь быть не должно.
Я хмурюсь, глядя на экран, наблюдая, как крошечная красная точка движется по улице от жилого дома.
Это странно. Лилит никогда никуда не ходит после работы.
Должно быть, что-то случилось.
Захлопнув за собой дверь, я сбегаю по ступенькам и направляюсь в переулок, где спрятан мой байк. Перекинув ногу через него, я включаю двигатель и мчусь в том же направлении, что и красный указатель.
Есть только один способ узнать, что она задумала.
Я мчусь по дороге с глазами полными слез, которые вот-вот грозят пролиться. Мне следовало бы поехать домой, чтобы немного поспать перед следующей сменой, но по какой-то причине, уезжая с работы, я повернула руль в противоположную сторону от своего дома.
Мой последний пациент сегодня выбил меня из колеи, и впервые это произошло не потому, что случилось что-то плохое. Мое сердце сжимается, когда я вспоминаю маленькую белокурую девочку, которая пришла со своими родителями. По сравнению с обычными наркоманами и жертвами травм, которым я помогаю, девочка была воплощением здоровья, за исключением легкого кашля, который не проходил в течении нескольких дней.
То, как родители любили ее, прижимали к себе и вытирали ее заплаканные щечки… что-то сломало во мне. Я даже не смогла заставить себя порадоваться, когда все анализы показали, что это всего лишь простуда.
Я еду уже несколько минут, настолько погружена в свои мысли, что чуть не пропускаю свой поворот. Кованные железные ворота зловеще возвышаются перед входом на кладбище Моритон. Дрожь пробегает по моей спине, когда я смотрю сквозь туман, окутывающий каменные надгробия, ожидая, увидеть пару светящихся глаз, смотрящих на меня сквозь сумерки. Кладбища и днем выглядят довольно жутковато. Одному богу известно, что заставило меня прийти в полночь на могилу моих родителей.
Вздохнув, я паркуюсь на траве и выпрыгиваю из машины, с трудом передвигая ноги по мощеной дорожке. Сбросив сабо, я сворачиваю с тропы влево, чувствуя приятный хруст увядающей травы под моими ногами, пока пробираюсь сквозь ряды потрескавшихся и потемневших плит. Я останавливаюсь перед клумбой со свежепосаженными белыми лилиями, их красота едва заметна в темноте.
— Привет мам. Привет, пап, — я грустно улыбаюсь, и протягиваю руку, чтобы провести кончиками пальцев по именам, выгравированным на камне. — Давно не виделись. Простите.
Один из цветов хрустит у меня под ногой, и я отшатываюсь назад.
— Ой, — я наклоняюсь к раздавленному растению, беру его нежные лепестки пальцами и импульсивно отрываю от стебля.
— Что, блядь, со мной не так? — шепчу я, сжимая сломанный цветок в кулаке до тех пор, пока от него практически ничего не остается. — Я боюсь, что со мной что-то не так, и мне не с кем об этом поговорить, — шепчу я, слезы градом текут из моих глаз, когда я снова смотрю на надгробия родителей. — Почему вас нет рядом? Почему жизнь должна быть такой?
Я рыдаю навзрыд, когда все эмоции, которые я подавляла на этой неделе, начинают выплескиваться наружу. Вся эта неразбериха, тревога последних нескольких дней внезапно становится невыносимой, и мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь был здесь, чтобы поддержать меня. Чтобы не дать мне развалиться на части.
Вытирая глаза тыльной стороной ладони, я выпрямляюсь, смахивая последние слезы и ругаю себя за такие мысли. Мне не нужен кто-то, кто мог бы обо мне позаботиться. Я занимаюсь этим самостоятельно с шестнадцати лет, и у меня это чертовски здорово получается. Сколько еще, двадцатичетырехлетних людей могут сказать, что проходят стажировку в одной из лучших больниц страны? Думаю, таких немного, – и я добилась всего сама. Я должна гордиться собой. Должна чувствовать себя прекрасно.