Я горько вздыхаю и спускаю ноги с кровати. На улице еще темно, и, бросив быстрый взгляд на будильник, понимаю, что у меня есть чуть больше часа перед работой. Но, черт возьми, я ни за что не смогу снова заснуть. Я была бы дурой, если бы рискнула снова оказаться в этом кошмарном сне.
Я морщу нос от отвращения, когда убираю влажные волосы со лба.
Что мне действительно нужно, так это душ.
Запустив руку под волосы цвета воронова крыла, я расстегиваю золотой медальон, висящий у меня на груди. На мгновение я сжимаю золотое сердце в ладони и провожу большим пальцем по гравировке на потускневшей латуни.
Наш прекрасный цветок.
После смерти моих родителей, те немногие вещи, которые у них имелись, были распроданы для оплаты расходов на похороны. Поэтому, на мой шестой день рождения, моя приемная мама отвела меня в сторону, и рассказала о подарке, который мои родители заранее заказали для этого особого дня. После двухнедельного траура, у меня наконец-то появилось что-то осязаемое на память о них. Что-то, что не даст воспоминаниям о моих родителях превратиться в прах.
Это был один из лучших дней в моей жизни.
Я улыбаюсь, но от этого движения, мышцы моего лица начинают болеть.
Со вздохом кладу медальон на кровать и направляюсь к ванной. Я уже собираюсь переступить порог ванной комнаты, когда тихий звук останавливает меня на полпути.
Тук… тук… тук.
Испытывая что-то похожее на радость, я подбегаю к окну, где на подоконнике сидит маленький голубь, его красивые серебристые перья едва видны в тени. Окно заедает и дребезжит в ржавой раме, но, приложив достаточно усилий, мне удается приоткрыть его настолько, чтобы можно было просунуть руку.
— Доброе утро, Херб. Как дела у твоей голубки? — спрашиваю я, протягивая руку, чтобы почесать темно-зеленые перья на его шейке. Птица воркует в ответ, и мои губы растягиваются в улыбке.
Херб стучит в мое окно последние несколько месяцев моего проживания здесь, и иногда во время визитов, его сопровождает белый голубь. Не похоже, что он прилетел вместе с ней сегодня, и это хорошо, потому что у меня почти закончился птичий корм.
— Иногда мне кажется, что ты специально оставляешь ее дома, — размышляю я вслух, высыпая остатки семян из коробки на подоконник. — Таким образом, тебе не придется делиться своим завтраком.
Херб согласно воркует, а затем клюет семечко. Некоторое время я наблюдаю за ним, завороженная тем, как его крошечный черный клюв с легкостью разбивает скорлупу.
Голуби, на самом деле очень милые, если уделять им время и проявлять доброту. Однако большинство людей этого не делают, от чего история голубей становится всё печальнее. Мы одомашнили их тысячи лет назад, а когда они перестали быть полезными, выбросили их на помойку, назвав грязными, мерзкими существами, которые постоянно живут рядом с людьми, потому что разводились именно для этой цели.
Я облокачиваюсь на подоконник и смотрю, как Херб заканчивает завтракать. Полагаю, быть голубем не так уж и плохо. Особенно, если ты голубь по имени Херб.
— Тебе когда-нибудь бывает одиноко, Херб? Наверное, нет. Но я сомневаюсь, что ты задумываешься о таких вещах. Наверное, это еще один плюс того, чтобы быть птицей… — размышляю я, глядя на спящий город.
Моритон – грязное место, мрачная, погрязшая в преступности адская дыра, где едва можно жить, – но в эти ранние часы, еще до начала дня, легче найти хоть что-то положительное. Здесь почти сносно, пока снова не начнется городская суета.
У меня сжимается в груди, когда люди просыпаются, а в окнах зажигается свет. Я задаюсь вопросом о жизнях, которые они проживают. Есть ли у них семьи, друзья или кто-то, к кому можно прийти домой после рабочего дня. Счастливы ли они или им так же одиноко, как и мне?
Тихое воркование вырывает меня из раздумий, и я бросаю на Херба сочувственный взгляд.
— Извини, приятель. У меня закончился корм, — говорю я, для пущей убедительности встряхивая пустой коробкой. Он сверлит меня своими глазками-бусинками, расправляет перья, а затем поднимается высоко в небо.
Качая головой, я закрываю окно и плетусь в ванную. У меня не будет времени до начала моей смены в больнице, чтобы купить еще семян, и к тому времени, как я закончу, все магазины уже закроются.
Ну что ж. Завтра Хербу придется есть панировочные сухари. Мне пора идти и спасать жизни.
— У нас пулевое ранение. Всему персоналу приготовиться.
Бестелесный голос заставляет мое сердце биться быстрее и адреналин разливается по венам. Накручивая на большой палец тонкую золотую цепочку, свисающую с моей шеи, я просматриваю содержимое аварийной тележки, чтобы убедиться, что у меня есть всё необходимое, когда привезут пациента.
Последние несколько недель я проходила стажировку в отделении неотложной медицинской помощи, и из того, что я узнала, самоподготовка является одним из самых важных пунктов. Между жизнью и смертью доля секунды, и, если вы не будете подготовлены морально и физически, пациент умрет.
Я стараюсь не думать о том, что будет дальше, учитывая, что все случаи, над которыми я работала на этой неделе, заставляли меня дрожать, как осиновый лист в период урагана.
Я подавляю панику и сосредотачиваюсь на своем дыхании, на четырех годах обучения в медицинском колледже, и на всех инструментах в моей аварийной тележке. На чем угодно, только не на том моменте, когда привозят пациента.
Потому что, когда они это сделают, мне придется проявить себя. Доказать, что хотя мне всего двадцать четыре года, я так же квалифицирована, как и другие интерны в этой больнице.
Я отрываюсь от своих мыслей, когда раздается громкая какофония звуков: двери неотложки с грохотом распахиваются, и бригада скорой вкатывает две отдельные каталки. Мое тело движется на автопилоте, когда я бросаюсь к первому телу, оценивая всю серьезность ситуации с одного взгляда.