Неужели я тоже стану кормом для рыб?
Выражение моего лица должно быть испуганное, потому что брови Каина обеспокоенно нахмуриваются.
— Я бы никогда не причинил тебе вреда, цветочек. Только не так, — голос у него нежный, такой нежный, что я боюсь, если он скажет что-нибудь еще, мой разум сломается.
— Я думаю… кажется, меня сейчас стошнит, — бормочу я, отказываясь смотреть на него, когда вбегаю внутрь. Я захлопываю за собой дверь ванной и сворачиваюсь вокруг унитаза, как раз вовремя, чтобы вернуть обратно мой любимый завтрак.
Я позволила опасному зверю на крыльце проглотить себя целиком, и теперь боюсь, что выхода нет.
Следующие несколько дней проходят без каких-либо существенных событий. Лилит по-прежнему ходит на цыпочках в моем присутствии, но ее молчание беспокоит меня больше всего. С тех пор, как я рассказал ей о своем отце, она не сказала мне и двух слов. Как будто она слишком глубоко под водой, чтобы я мог до нее дотянуться, погруженная в свои мысли, из которых она не может выбраться.
Иногда она принимает то редкое искрометное выражение лица, которое я видел на озере. Чаще всего это происходит, когда мы сидим утром на крыльце у дома, когда тишина между нами кажется комфортной, а аромат свежесваренного кофе смешивается с запахом эвкалипта. Это те моменты, которые мне хотелось бы проживать вечно, те секунды, в которых я хочу потеряться, жить в них и умереть.
Такие моменты никогда не длятся долго, и как только она слышит карканье птицы или цоканье белки, она всегда возвращается в свою печальную, пустую оболочку.
Почему ты не хочешь поговорить со мной, как в тот день на озере? Я хочу спросить. Если тебе не хочется больше разговаривать со мной, почему ты тогда не пошлешь меня, не закричишь о том, как я болен? Я приму всё, что угодно, лишь бы не слышать этого… душераздирающего молчания.
Каждый раз, когда я вижу вспышку этого огня, – он гаснет, как только она смотрит на маску, скрывающую мое лицо. Я знаю почему. Это напоминание о том, кто я и кем я буду всегда. Она не может избавиться от образа монстра во мне, и я не хочу, чтобы она этого делала. Эгоистично, но я хочу, чтобы она посмотрела на меня, такого какой я есть, и сказала, что всё в порядке. Что она может справится с этим, что она этого хочет.
Знаю, что она так не сделает, но не могу ее отпустить. Каждый раз, когда думаю об этом, мой разум готов взорваться.
Я не буду.
Я не могу.
Я не буду, я не буду, я не буду.
Но я должен.
Это то, чего она заслуживает, но это единственное, что я не в состоянии ей дать.
Я спускаюсь по лестнице, натягивая маску на ходу и выбегаю на улицу. Даже резкий запах эвкалипта не может прояснить мои мысли, пока я иду к своему мотоциклу. Ударяю кулаком по рулю, ярость кипит в венах, обжигая кожу, несмотря на прохладу ночного воздуха. Ненавижу, что теряю над собой контроль, когда она рядом. Учитывая состояние моего тела, с годами я привык полагаться только на свой разум. Но как только я ее вижу, чувствую ее запах… Я ничего не могу с собой поделать.
Она – всё, о чем я могу думать, всё, о чем я хочу думать. Если бы я мог, то залез бы ей под кожу и жил бы там.
— Мне нужно немного поспать, — стону я, потирая лицо рукой. Однако, прежде чем я смогу себе это позволить, мне нужно кое-что сделать.
Кое-что важное.
Трогаясь с места, я несусь по дороге в глубь леса.
Проходит добрых полчаса, прежде чем я добираюсь до города, и столько же времени уходит, чтобы свернуть в переулок к дому Лилит. Я паркуюсь и поднимаюсь по ступенькам, с моих губ слетает раздраженное ворчание, когда вхожу в холл. Блядь, я так рад, что мне больше не нужно беспокоиться о том, что она живет в этой адской дыре.
В тот день, когда я забрал Лилит, то попросил Призрака перевести деньги с моего банковского счета, и оплатить аренду этой халупы до конца года. Не для того, чтобы она тут жила – пока у меня есть право голоса, ее ноги здесь больше не будет. Я оплатил аренду для того, чтобы иметь возможность кормить маленького голубя, о котором она так заботится. Я изучал их, отчаянно пытаясь понять, что она увидела в этом уродливом маленьком пернатом существе. Теперь, когда я понимаю, насколько они беспомощны, становится понятнее, почему она так усердно его кормила.
Направляюсь к ее двери, вытаскиваю из куртки ключ и вставляю его в замок. Он легко поворачивается, и я вхожу внутрь, съеживаясь, когда старые доски скрипят под моим весом. Это место настолько запущенное, и я готов к тому, что пол может обрушится в любой момент.
— Чертов голубь, — ворчу я, осторожно заходя в спальню. Из открытого окна врывается порыв холодного ночного воздуха, от которого у меня по предплечьям пробегают мурашки. Маленькая птичка уютно устроилась на одной из подушек Лилит, а вокруг нее разбросано множество перьев, палочек и стяжек. Мешок с червями находится именно там, где я его оставил, хотя он значительно меньше, чем вчера.
— Маленький поросёнок, — бормочу я, хватая пакет, и замечаю крошечную дырочку размером с клюв.
Думаю, ты не такой уж и беспомощный.
Он издает странный щебечущий звук и его тельце как будто раздувается, в то время как клюв открывается и закрывается, как будто он пытается вдохнуть воздух. Я с тревогой наблюдаю за его движениями, гадая, не случилось ли с ним чего-нибудь.
Вот, блядь… я что, отравил ее птицу?
Но потом всё успокаивается, и мое сердце замедляется до нормального ритма. Я бросаю на него свирепый взгляд, поднимая пакет высоко над головой.
— Знаешь что? Я не думаю, что ты этого заслуживаешь.
Он снова издает глупое пыхтение, и я швыряю пакет на кровать.
— Ладно, хорошо!
Возьми всё. Только, блядь, не сдыхай, ладно?
Разозлившись, я выхожу из квартиры.
— Зачем ей понадобилось заводить голубя? В качестве домашнего любимца она могла бы завести кого угодно, а не этого маленького засранца. Одному Богу известно, кого она еще притащит домой. Кого она позволит детям притащить домой…