Последняя мысль заставляет меня замереть на месте. Я никогда не думал о том, чтобы завести детей. Не из-за моей работы, и уж точно не из-за моих… склонностей. Но Лилит такая хорошая, такая нежная и добрая. Может быть, она сможет компенсировать некоторые мои недостатки. Может быть…
Я отмахиваюсь от этих мыслей. Прямо сейчас она меня ненавидит, так что нет смысла даже думать об этом. В гневе я перекидываю ногу через байк, включаю двигатель и вылетаю из переулка вниз по улице. Мой разум в беспорядке, и тишина города не может меня успокоить. Я просто надеюсь, что, вернувшись к ней в хижину, я смогу отдохнуть.
Петли потайной двери скрипят, когда я вхожу в дом, вдыхая мускусный аромат кедровых досок, которыми обшиты стены и пол. Как только дверь закрывается, я стою в центре комнаты, прислушиваясь к любым признакам того, что мой цветок проснулся. Слышен слабый шорох простыней, затем бессвязная путаница слов. Лилит любит разговаривать во сне, хотя это редко имеет какой-либо смысл.
Кроме тех случаев, когда ей снятся кошмары. Я всегда могу сказать, когда у нее один из них.
Чувство вины сжимает мою грудь, когда я направляюсь к двери спальни. Я хвастаюсь за ручку, но что-то останавливает меня войти внутрь. В голове всплывает выражение ее лица на озере – отвращение, искажающее ее идеальные черты. Я не могу увидеть это снова, не сегодня. Не сейчас, когда я так измотан, и когда стены, сдерживающие меня, и так тонки, как бумага.
Я вздыхаю, убираю пальцы с ручки и подхожу к дивану в другом конце комнаты. Я бы хотел, чтобы она помнила. Может быть, тогда она перестанет меня ненавидеть, и впустит наконец, когда поймет, что я готов для нее сделать. То, что я всегда был готов сделать.
Я ложусь на колючие подушки, заставляю себя закрыть глаза, и мысленно возвращаюсь к той единственной ночи и последствиям, с которыми я столкнулся из-за этого. Я никогда не сожалел и никогда не буду. Я буду носить шрамы с гордостью и стану лучше, чем был раньше. Ради нее, ведь она этого стоит.
Соблазнительное облако сна окутывает меня, и, прежде чем я осознаю это, я падаю... падаю... падаю...
Желчь подступает к горлу. Иногда самое худшее в том, чтобы быть в сознании, – это даже не боль. А запах этого места. Как будто что-то гниет. Я смотрю на содранную кожу на ладони и смеюсь. От этого движения мышца моей щеки снова растягивается, а во рту ощущается привкус меди. Я почти забыл…
Я – то, что гниет.
Сквозь щель в двери просачивается свет, за которым следует шарканье рабочих ботинок по гниющим половицам. Он вернулся. Дверь со скрипом открывается, и я вижу пару жестоких золотистых глаз.
— Скучал по мне? — спрашивает он.
Я выпрямляюсь на деревянном стуле, не чувствуя мучительного прикосновения гвоздей, удерживающих мои запястья на месте. У меня больше нет сил даже бороться с ним. Он забрал у меня так много, но единственное, чего у него никогда не будет, – это моя гордость.
Высоко подняв подбородок, я дерзко смотрю на него.
— Пошел ты на хуй.
— Ты маленький паршивец, — кипит он, входя в комнату и хватая лом с залитого кровью стола. — Тебе было мало, да?
Отступив назад, он ударяет ломом по моему предплечью. Больно, очень больно, но не настолько, чтобы заставить меня закричать. Это злит его еще больше, на что я и надеялся. Единственное, что удерживает меня в живых на данный момент, это мое желание убить его. Поскольку я не могу физически дать отпор, мой единственный вариант – ментальная война.
— Ты не уйдешь, пока не выучишь свой чертов урок, — он бросает лом на землю и перекладывает вещи на своем столе для пыток. — Чтоб меня, — шипит он, поворачиваясь и глядя на меня так, словно это моя вина, что он пришел неподготовленным. — Я скоро вернусь. Оставайся на месте, — одарив меня довольной улыбкой, он выходит из комнаты, хлопнув за собой тяжелой стальной дверью.
Как только он исчезает, я издаю искаженный крик боли. Место удара раздулось до размеров маленькой дыни, и мне не нужно видеть рану, чтобы понять, что кость раздроблена.
— Что, блядь, ты сделал, что так его разозлил?
Я киваю головой в сторону изможденной фигуры в углу. Мерцающая свеча на полу отбрасывает тень на впалые щеки моего сокамерника, делая его похожим на приведение. В отличие от меня, он прикован к стене за запястья, хотя они свободно болтаются в наручниках из-за того, что он сильно похудел.
— Ослушался, — рычу я, ерзая на стуле, когда на меня смотрят глаза цвета сердитых грозовых туч, — и я ни о чем не жалею.
— Хмм. А я-то думал, что ты какая-то важная персона.
— Да? Иди на хуй. Я начинаю уставать от звука твоего голоса.
— То же самое, друг.
— Заткнись, — я закатываю глаза. — Мы, блядь, не друзья.
С его губ срывается слабый смешок.
— Ты в этом уверен? Я знаю, как звучат твои крики, – я бы сказал, что это делает нас достаточно близкими, чтобы я мог считать тебя другом.
— Думай, что хочешь. Просто заткнись уже.
— Не нужно быть таким резким со мной, — еще один смешок. — Я здесь уже давно… и умираю от желания побеседовать по душам. Карл не очень-то разговорчив… не знаю, заметил ли ты.
— Кто, черт возьми, так выражается «побеседовать»? — я кашляю, и кровь стекает мне на грудь.
Призрак на стене поднимает голову и ухмыляется мне.
— Люди с мозгами. Образованные люди.
— И я полагаю, ты хочешь, чтобы я поверил, что ты один из них?
Он пожимает плечами.
— По крайней мере, первое. Иначе как бы я узнал, что твой отец подвергает тебя пыткам?
Моя кровь превращается в лед.