— Каин, — шепчу я, моя грудь так сжимается, что кажется, мое сердце вот-вот разорвется. — Каин, — его имя вновь слетает с моих губ, наполняя меня жаром, что мне кажется, я горю.
Он нашел меня.
Он спас меня.
— Лилит, — в его голосе чувствуется невыносимая боль. — Что они с тобой сделали?
Я качаю головой, не в силах произнести слова, которые могли бы облегчить муку в его глазах.
Со мной всё в порядке, хочу сказать.
Теперь, когда ты здесь, – всё в порядке.
Потому что это правда.
Улыбка растекается по моему лицу, и я не замечаю, что дрожу, пока Каин не говорит:
— Ты замерзла.
Через секунду он уже без рубашки и жестом просит меня поднять руки, чтобы мог надеть ее на меня. Я не колеблюсь, мне так холодно, и я отчаянно нуждаюсь в его теплых объятиях. Как только подол рубашки касается моих бедер, кажется, я делаю первый глубокий вдох с тех пор, как меня похитили, и ощущение дома окутывает меня с головой.
Дом.
— Как ты меня нашел? — шепчу я, и по коже пробегают мурашки, когда Каин крепко обнимает меня. Он притягивает меня невероятно сильно, прижимаясь губами к моей шее, и мое сердце трепещет.
— Я найду тебя где угодно, мой цветок, — просовывая руки под колени, он поднимает меня и прижимает к своей груди. — Мне помог Призрак.
Он целует меня в макушку с такой нежностью, что я боюсь, что мне это мерещится. Вдруг это всего лишь какая-то больная галлюцинация, вызванная травмой. Что я проснусь в комнате, полной уродливых лиц с жуткими улыбками, и ужасными зазубренными зубами.
— Я здесь, цветочек. Я с тобой, — он так крепко прижимает меня к себе, что я боюсь, что сломаюсь. Но я не возражаю, я приветствую это ощущение.
— Мы можем поехать домой?
Взгляд Каина смягчается.
— Да, Лилит. Мы едем домой.
Она в порядке.
Она жива.
Жива, жива, жива.
Я повторяю эти слова снова и снова, выходя из дома, проходя мимо такой безвкусной мебели, что меня сейчас стошнит. Всё вокруг в белых тонах, в греческом стиле, и с блестящей мраморной отделкой. Безупречно. Чисто. Идеально. Но все эти характеристики, не присущие хозяину этого места.
Слова, которыми невозможно описать и меня.
Я смотрю на прекрасный маленький цветок в своих руках, моя грудь болит от всего того, что ей пришлось пережить из-за меня. Но больше не придется. Больше никогда. Как только я вытащу ее отсюда, я дам ей ту жизнь, которую она заслуживает. Жизнь вдали от меня, если это то, чего она хочет, если это действительно то, что ей нужно.
— Тебе всё еще холодно? — не знаю, почему я об этом спрашиваю – она уже давно перестала дрожать, и ее щеки приобрели легкий розовый оттенок. Мне просто нужно что-то, чтобы нарушить молчание, что-то, что отвлечет меня от неминуемой… потери ее в моей жизни.
Она смотрит на меня своими потрясающими изумрудными глазами, и у меня перехватывает дыхание, когда ее рот растягивается в милой улыбке.
— Мне никогда не бывает холодно, когда ты обнимаешь меня.
О, Боже.
Получить пулю в грудь было бы легче, чем боль, которую причиняют ее слова.
Такие милые, нежные, сказанные еще более прекрасной и утонченной женщиной.
— Ты идеальна, — шепчу я.
Я ничего не могу с собой поделать.
Ничего не могу поделать.
Она протягивает руку, обнимая меня за шею, а затем… целует.
Мой разум затихает, – только низкий гул удовольствия наполняет мою голову, когда ее губы соприкасаются с моими, а затем раскрываются, позволяя мне попробовать ее на вкус.
Как лето, как океанский бриз, как поле магнолий, цветущих только для меня.
Я тебя люблю.
Одна мысль, прорывающаяся сквозь тишину, требует быть произнесенной вслух. Но я не могу. Не тогда, когда я решил отпустить ее. Я не стану усложнять ее решение уйти, не сейчас, когда я знаю, что произнеся эти слова она свяжет себя со мной на всю жизнь – не из-за любви, а из страха причинить мне боль.
Ее доброта безгранична.
Это одна из причин, почему я так ее люблю.
Она отстраняется, шепча что-то сладкое на своем языке. Но ее улыбка – та улыбка, которую я так люблю – возвращается с полной силой.
— Я так счастлива, что ты…
— Тише, цветочек, — приказываю я, перебивая ее. Мое сердце болит, оно требует, чтобы я услышал то, что она собиралась мне сказать, но я знаю, что слышал какой-то звук, и уверен, что шелест кустов не был движением каких-то животных. Кто-то преследует меня.
Преследует нас.
Осматриваю декоративные кусты, окаймлявшие подъездную дорожку к дому Каллума, высматривая любые признаки движения.
Я знаю, что что-то слышал.
Выходи, ублюдок.
В то время, когда я тянусь к пистолету, я замечаю блеск револьвера за тем деревом, в трех рядах слева.
У меня нет времени думать, и я едва успеваю пошевелиться, когда раздается выстрел. Пуля, предназначавшаяся Лилит, застревает у меня в спине, и из этой области разливается жгучая боль.
Мое плечо, – я думаю, пуля попала мне в плечо.
Раздаются еще два выстрела, обе пули попадают в меня, рядом с первой, и я падаю на колени, прижимаясь всем телом к Лилит. Разносится звон, достаточно громкий, чтобы заглушить крики Лилит, – достаточно громкий, чтобы я не услышал четвёртого выстрела.
Боль, знакомая боль.
Я могу жить с этой болью – и умереть от нее, если это поможет Лилит выбраться живой. Я буду защищать ее до последнего вздоха, а затем позволю своему бесполезному телу прикрывать ее, пока у него не закончатся патроны.
Это то, что правильно.
Это всё, что я могу ей предложить.