Я не понимала.
Он не видел, что она сломалась?
Каждый был поломан.
Но я могла исправить это.
Отвернувшись от них, я прошла через дом и вернулась в прихожую за топором. Он был легче, чем я запомнила. Деревянная ручка — все еще гладкой, несмотря на годы использования, лезвие — острым, хоть и ржавым.
Этот топор был любимым папиным инструментом. Я бережно несла его всю дорогу до гостиной.
Бадди все еще сидел у сломанного тела матери. Я подождала, когда он повернется и поприветствует меня, но придурок этого не сделал.
Ни одного признания не было произнесено.
Я вознесла топор высоко над головой и махнула им. Бадди решил глянуть за плечо именно в этот момент. Он распахнул глаза за секунду до того, как лезвие встретилось с его шеей.
Странный звук донесся из его рта, когда я выдернула ручку топора, освободив его от плоти. Шатаясь, подобно пьянице, которым он и был, Бадди полз вперед на четвереньках, проливая кровь на труп матери. И я наблюдала за этим.
Я раздвинула ее босые ноги носком обуви и сделала шаг вперед, поправляя хватку на топоре. С небольшим ворчанием я снова замахнулась. На этот раз лезвие вошло ему в плечо, чуть не разорвав всю правую руку.
Еще один звук сорвался с его губ.
Казалось, он звал на помощь.
Теперь он создавал еще больший беспорядок, подтягивая себя одной рукой, в то время как другая плелась за ним на нескольких сухожилиях.
― Не волнуйся. Я починю тебя, ― пообещала я, целясь топором в центр его лысеющего скальпа.
Замахиваясь с куда большим удовольствием, я попала в цель.
Что-то хрустнуло, и две половинки раскололись. Бадди больше не шевелился.
― Я починю тебя, ― повторила я, выдергивая топор из его черепа.
Жироподобное вещество вывалилось из-под лезвия, упав на наш семейный коврик.
Я положила топор на кофейный столик и направилась за своим швейным набором. К счастью для меня, было еще слишком рано, чтобы мать закрыла подвал со стороны главной части дома. В противном случае мне нужно было бы выйти на улицу и пройти к задней двери, чтобы попасть в свою комнату, и это стоило бы мне драгоценных минут наедине с телами.
Я вошла в кухню, вдыхая знакомый запах пыли и сырости, пока спускалась по шаткой лестнице.
У меня была комната наверху, когда папа был здесь. Теперь она представляла собой дополнительный шкаф для всякого барахла. Мама не доверяла мне, пока она спала.
Свет с кухни слабо освещал крошечное пространство, поэтому я не стала тянуть за цепочку, свисающую с потолка. Это не повлекло бы какого-либо изменения. Я могла ориентироваться в своей комнате с закрытыми глазами, если бы потребовалось. Тут не было ничего, кроме кровати, потертого комода и сундука.
Я достала набор из нижнего ящика, засунув его под руку. Подошла к старинному сундуку и открыла крышку. В течение минуты позволила себе разглядывать множество плюшевых игрушек и кукол, которых я скопила за эти годы, и выбрала большого бурого медведя с пуговичными глазами.
Я отнесла оба предмета в гостиную и положила на диван, прежде чем вернуться обратно на кухню. Прошло еще несколько минут, пока я не нашла то, что мне было нужно, открывая шкафы и копаясь в ящиках, заполненных ненужными вещами.
Оставшись с пустыми руками, я заметалась глазами по комнате. Взглянула на раковину, где пировал рой из комаров и откладывал яйца. Я не хотела их беспокоить, но мне нужно было то, что там лежало. Осторожно подойдя к горе грязной посуды, постаралась быть максимально аккуратной.
Я ударяла себя по щекам и заткнула нос, когда некоторые из них взлетели с раковины, — не хотела, чтобы они устроились на мне. Их крошечные тельца замелькали перед лицом, жужжа в моих ушах.
― Простите, ― пробормотала я, отмахиваясь от них, пока доставала то, что мне было нужно из-под грязной посуды.
Отказываясь тратить ценные мгновения, я вернулась в гостиную.
Теперь я могла начать.
Глава 2
Хелен
Вокруг не было никого, чтобы помочь мне затащить мать и Бадди на диван. Выполнение этой задачи в одиночку отняло большую часть моей энергии.
Голова Бадди все еще подтекала. У матери же начало замедляться.
Оба запачкали мой свитер.
Как только они заняли свои места, бок о бок, я вынула тонкую иглу из своего швейного набора и катушку с черной ниткой. Я закружила над лицом матери, используя большой и указательный пальцы, чтобы сжать ее губы. Проталкивая кончик иглы через нижнюю губу к верхней, я использовала свои зубы, чтобы вытащить ее, когда это было необходимо.
Это было легко, правда. Кожа поддавалась с небольшим сопротивлением при каждом прокалывании.
Пока я работала, у мамы немного шла кровь; ее унылые зеленые глаза отслеживали все, что я делала. У меня были не такие. Я унаследовала голубые глаза папы. Волосы тоже были от него. Золотисто-коричневые. Матери и это не нравилось.
Я надеялась, она оценит, что я родилась непохожей на нее. Это было наименьшее, что я могла сделать, в конце-то концов.
Когда закончила с ее лицом, я перекусила нить и завязала узелок.
Я сделала шаг назад, потягиваясь. В нижней части спины возникла небольшая боль от того, что долго наклонялась.
Теперь мать улыбалась. Это сделало незначительную боль стоящей.
Я взглянула на Бадди, отмечая его пустое выражение лица и замутненный взгляд.
Он тоже должен улыбаться.
Вытирая окровавленную иглу о свой теперь ржавого цвета свитер, я вдела в него еще один кусочек нити и быстро поработала над губами Бадди. Закончив, посмотрела на него и осталась довольна результатом.
Отложив швейные принадлежности в сторону, я взяла мясницкий нож и выпотрошила своего плюшевого мишку, пока почти все его содержимое не оказалась в одной куче. Вот где работа становится немного сложнее.
Я заправила другую иглу, а затем подобрала горсть медвежьих внутренностей. Подойдя к травмированной руке Бадди, я сунула желтоватый пух в пустое пространство, между обнаженными сухожилиями. Когда мне показалось, что добавила достаточно, то одной рукой скрепила все вместе и начала шить другой.