- Не надо! – закричал юноша, по щекам от ужаса хлынули слёзы. – Не надо! Не…
Он оборвался на полу слове, жмуря глаза и падая на стол, оглушённый болью. Не выдержав натиска, судорожно сжимаемый сфинктер юноши сдался, впуская в себя инородное тело.
- Нет, не надо! Не надо! – повторял юноша.
У него внутри была всего треть длины, а ему уже казалось, что ему в зад вставили раскалённый кол, так было больно. Но это было только началом кошмара.
Поняв, что мышцы юноши сдались, Билл двинулся чуть назад, срывая с губ Тео высокий визг боли, и резко двинул бёдрами вперёд, вгоняя в его тело свой член почти до конца. У юноши в глазах полыхнуло алым и вспыхнули звёзды. Он открыл рот, задыхаясь от этого раздирающего, распирающего чувства противоестественной и нежеланной наполненности. Из глаз катились слёзы, но он этого не чувствовал. Тео пытался вдохнуть, но это у него никак не получалось – воздух словно стал тугим и рыхлым, как вата.
Поморщившись, кареглазый вновь двинул бёдрами чуть назад, растягивая узкий задний проход юноши, и сразу же вперёд, в этот раз, вгоняя свой орган в него до конца. Может быть, дай он Тео хотя бы минуту на то, чтобы привыкнуть, юноше было бы хотя бы чуточку проще, но Билл этого не сделал. До синяков сжав бедро Тео, Билл двинул бёдрами назад и снова вперёд, назад-вперёд, стремительно наращивая темп, подстраиваясь под лишь ему удобную и приятную скорость, не думая о том, каково сейчас юноше под ним, буквально разрывая его изнутри.
Тео судорожно сжимал край стола, хватая ртом воздух, задыхаясь собственными слезами и болью. Ему казалось, что его вот-вот разорвут надвое, внутри всё горело настолько, что он уже почти не ощущал частых и невыносимо глубоких толчков внутри своего тела. Была только боль, боль и ничего кроме неё.
Движение за движением, толчок за толчком, Билл вбивался в уже не практически не сопротивляющееся тело юноши, шлёпаясь яйцами об его промежность и бёдрами об бёдра. Перед глазами плыло, парень не видел ни собственной кухни, ни Тео, который задыхался от боли и бессилия, рыдая под ним, воя от боли. Сейчас перед глазами была совершенно иная картина – картина кухни в том самом кафе, где он работал подростком, и его самого, которого нагло нагибали над таким же кухонным столом и трахали, насиловали раз за разом, день за днём, заставляя ненавидеть собственное тело и чувствовать себя грязной блядью. Боль и постоянный страх намертво въелись в память Билла, и сегодня, когда он увидел того, кто так уродливо поступал с ним, когда этот мужчина рассмеялся ему в лицо, его замкнуло.
Эти картины ненавистного прошлого стояли перед глазами, и он всё сильнее начинал вбиваться в уже несопротивляющееся тело, пытаясь выплеснуть всю ту злость и боль, что кипела у него внутри, передать её другому, чтобы она больше не убивала его. Он знал, что отомстит обидчику, что непременно убьёт его страшно и мучительно, но это будет потом, а сейчас он не мог ничего сделать, он вновь был бессилен перед ним.
И потому, чтобы не захлебнуться в собственной грязи, не отравиться собственным ядом, он сейчас терзал тело своего пленника, поступая с ним так же, как, когда-то, поступили с ним самим. От подобного никогда не отмыться и не забыть, после подобного никогда не стать прежним – эта грязь навеки въедается в кожу и остаётся с тобой на всю оставшуюся жизнь. И вот сейчас он, Билл, переплетал их с Тео судьбы, делая его пусть чуточку, но похожим на себя, ломая так, как ломали его, даря ему крупицу собственной боли.
Кареглазый парень закрыл глаза и сжал бёдра юноши уже двумя руками, с остервенением вдалбливаясь в его тело, разрывая его изнутри, ломая.
Тео уже даже не кричал, не визжал и не молил о пощаде, он беззвучно плакал, рыдал, захлёбываясь собственными слезами, то открывая глаза и смотря в пульсирующий болью туман перед собой, то вновь закрывая их, утыкаясь лицом в стол. Ему казалось, будто это продолжается уже целую вечность, боль была такой сильной, что оглушала, разъедала нервы. Он молился о том, чтобы потерять сознание, чтобы больше не чувствовать этого, не ощущать грубые толчки внутри своего тела и того, как его самого швыряет вперёд от них, каждый раз ударяя уже побагровевшими тазовыми косточками об край стола.
Секунда за секундой, толчок за толчком. Тео всякий раз казалось, что вот-вот наступит конец, что Билл кончит или он сам потеряет сознание, но всякий раз это продолжалось. Очередной рывок, пошлый шлепок кожи об кожу и юноше изнутри обжигает огненной волной болью. Он скулит и жмурится, кусает губы, совершенно не замечая того, что прокусил их уже в нескольких местах. Во рту был солёный вкус крови и она же уродовала светлую кожу юноши, стекая из разорванного ануса, устремляясь вниз по бёдрам и рисуя на них импровизированные жутковатые узоры.