– Иди сюда.
Макс сполз со стула и побрел за ним. Владимир Петрович распахнул дверь в ванную.
– Сначала вымоешься. У тебя блох нет?
– Чего?!
– Вон шампунь и мочалка. Давай-давай, шевелись! Ты знаешь, сколько времени?!
– Мне чего, штаны при вас снимать?
– А ты что? Скромный?
Макс пожал плечами и нехотя стянул с плеч куртчонку. Под ней оказалась замызганная дешевая майка со зверской рожей посередине живота. Покосившись на Архипова, он стянул майку и переступил ногами – от неловкости. Без майки он напоминал грязную стиральную доску – волны ребер, серая кожа, впалый жидкий живот.
“Да уж, – подумал Архипов. – Может, “мамка” и впрямь есть не дает!..”
Памятуя о его мучениях с краном, Архипов сам открыл воду в душевой кабине и даже пощупал, достаточно ли теплая.
– Давай.
– Чего?
Архипов едва сдержался, чтобы не ответить – чего, и вышел. Было совершенно очевидно, что никакие его собственные штаны и майки Максу Хрусталеву не годятся. Конечно, в архиповскую майку его можно запеленать с руками и ногами, но вряд ли он согласится.
Он долго копался в гардеробе, пока не нашел то, что искал, – старые шорты на веревочке и розовую кофтенку, в которую переодевалась домработница Любаня, когда готовилась к трудовым подвигам. Любаня хоть и была в теле, но все же не такая здоровенная, как Архипов.
Вода в душе все шумела.
Архипов распахнул дверь, и в коридор немедленно и густо повалил пар.
В белых клубах, в сиянии крохотных мощных лампочек, в сверкании плитки, зеркал, полов стоял совершенно голый Макс Хрусталев. Вода хлестала за раздвижной панелью, а он, не отрываясь и разинув рот, смотрел на широкую полку, где теснились одеколоны, шампуни, пенки и прочая парфюмерная дребедень, которую Архипов любил.
У Архипова вдруг загорелись щеки – как будто Макс поймал его на чем-то неприличном.
– Воду бы хоть закрыл, – сказал он злобно. Юнец вздрогнул и захлопнул разинутый рот – даже зубы стукнули.
Архипов зашел, чуть не толкнув его, выключил воду и с силой дернул панель. Сразу стало очень тихо.
– На.
– Чего?
– Наденешь это.
– Зачем?
– Затем, что я так сказал.
– А это, – Макс кивнул на полку и посмотрел на Архипова, – все ваше?
– Наше.
– Ва-аше?! Вы че, духами мажетесь?
– Мажусь.
Макс гоготнул:
– Вы че? “Голубой”?
– И не надейся даже.
– Чего?
Все-таки Архипов пробурчал себе под нос – чего. Макс покосился на него с некоторым испугом.
– Вытрись и оденься.
“Голубой”, надо же! Черт бы побрал этого недоумка!
В спальне он в два приема разложил огромный круглый матрас.
Матрас он купил на какой-то французской выставке, которая называлась “Уют-2000”. Архипов купил его просто потому, что никогда раньше не видел таких вещей. В сложенном виде матрас напоминал диванчик и на нем можно было сидеть. В разобранном – он напоминал мягкую лужайку, как будто собранную из лоскутной мозаики. К лужайке прилагались еще подушки и одеяло. Тинто Брасс за то, чтобы поваляться на этом матрасе, полжизни бы отдал.
Зашлепали босые ноги, и Архипов приказал, не оборачиваясь:
– Ложись. И не вздумай ночью шастать по квартире и не пытайся ничего спереть!
– Я не вор, сказано же!
– Это я уже слышал.
Он вышел из спальни, чтобы посмотреть, как там его собака.
На звук открываемой двери Тинто поднял громадную голову. Сверкнули глаза и металлические кнопки на ошейнике.
– Молодец, – похвалил Архипов, – охраняй, Тинто!
Когда он вернулся в спальню, Макс Хрусталев в розовой Любашиной кофтенке и его собственных старых шортах спал на самом краешке лоскутной поляны, свернувшись худосочным калачиком. Одеялом он не накрылся и подушку под голову не подложил.
Архипов подумал-подумал, а потом, приподняв за край матрас, откатил гостя на его середину и кинул на него одеяло. Тот забормотал, устраиваясь и подтягивая колени, и Архипов погасил свет. Полежал и зажег тусклую лампочку. Может, он и не жулик, но так, на всякий случай.
Архипова разбудили отдаленные мелодичные переливы. Он перевернулся на спину и сонно почесал живот. Вот черт. Ну и ночка. Может, позвонить на работу и не приезжать? Придумать что-нибудь возвышенное – например, аллергию. Или… или… мигрень. Мигрень – это достаточно возвышенно или не слишком?
Архипов потянулся так, что в позвоночнике и шее произошло какое-то движение, и скосил глаза на матрас “Уют-2000”. Посреди матраса высилась цветастая горка, больше ничего видно не было.
Волны мелодичных переливов наплыли со стороны входной двери, и Архипов понял, что кто-то звонит в дверь. Должно быть, прибыла Мария Викторовна – по-родственному Манька.
Архипов нашарил на полу давешние джинсы, кое-как их натянул, зевая, потащился к двери и распахнул ее, не глядя.
– Здрасти, госпожа Тюрина.
Она на секунду задержалась с ответом, и он решил, что это из-за его слишком уж домашнего вида.
– Прошу прощения, я без галстука, – буркнул он и опять почесал голый живот, на этот раз не без умысла, – в галстуке спать… неудобно.
– Доброе утро, Владимир Петрович, – пропищала она. – А где мой… брат Максим?
– Ваш брат Максим спит, – проинформировал Архипов. – Если хотите получить его немедленно, будите сами.
– Где он… спит?
Архипов не спеша, выглянул на лестничную клетку и возликовал, как будто увидел близкого человека после многолетней разлуки.
– Тинто! Как ты тут? Иди ко мне, хорошая собака! Хорошая, хорошая собака! Вот Мария Викторовна явилась, она тебя на боевом дежурстве сменит! Да, Мария Викторовна?
Она растерянно молчала.
– Мы интересуемся, – продолжил Архипов, присел и положил руку на голову своей собаке, – мы интересуемся, может, вы дверь на ключ закроете? Может, мы покинем пост номер один?
– Ну, конечно! – воскликнула она торопливо. – Конечно, конечно! Спасибо вам большое! Спасибо, собачка!
Тинто Брасс напружинил свои складки и негромко зарычал.
– Он не любит, когда его называют собачкой, – объяснил Архипов. – Какая же это собачка! Пудель – вот собачка, а Тинто у нас…
Он поднялся с корточек и неожиданно оказался нос к носу с ней.
Очень близко. Неприлично близко. Совсем близко.
У нее было замученное лицо, бледное сине-зеленой некрасивой бледностью. Под глазами и на висках желтизна. Нос заострился, и не видно на нем никаких веснушек. Темные волосы заложены за уши. В руках она держала огромную коричневую сумку, и этой сумкой моментально загородилась от Архипова, выставив ее перед собой. И отвела глаза.
Ему стало неловко.
– Вы больны?
Трудно было заглянуть ей в лицо с отеческой незаинтересованностью, но он постарался.
– Я не больна, Владимир Петрович. Я очень… устала. Ужасно.
В конце концов, он пообещал полоумной Лизавете, что станет заботиться о девочке Маше. И он предложил:
– Хотите, я вас покормлю завтраком? Все равно ваш брат… Максим спит. Заприте свою дверь. Давайте. Вы сможете.
Она тускло улыбнулась:
– Мне неудобно.
– Конечно, неудобно, – согласился Архипов, с трудом обретая свой обычный тон. – Мне тоже неудобно, но ничего не поделаешь.
Она поставила на пол сумку, подошла к своей двери, порылась в плотном джинсовом кармане и вытащила ключи.
Архипов, следивший за каждым ее движением, слегка взмок от того, как она рылась в кармане.
Да что такое-то?!
– Вы не заметили, оттуда ничего… не украли?
– Откуда?
Она кивнула на свою дверь:
– Из тетиной квартиры? Не заметили?
Она спрашивала так, как будто ни тетя, ни квартира не имели к ней, Маше Тюриной, никакого отношения. Архипов удивился и перестал думать о том, как она рылась в кармане.
– Понятия не имею. А кто мог украсть? Ваш брат? Или я?