Неизвестно, кого он ожидал увидеть.
Пожилую девушку в платке и черной юбке? Мышку-норушку в балахоне и тапках? Бледную поганку с псориазной кожицей, кладущую перед божницей земные поклоны?
На вид Марии Викторовне было лет двадцать. Впрочем, Архипов никогда не мог правильно определить на глаз женский возраст, непременно ошибался. На ней были джинсики, голубенькие и довольно потрепанные, зато безупречно чистые, и темная штуковина без рукавов, но с высоким горлом. Руки длинные и худые, совсем девчачьи, щеки розовые, волосы короткие и темные, собранные в невразумительный хвостик. Она оказалась очень высокой, почти с Архипова, и примерно раза в два уже. Что это Гаврила Петрович Державный так его дезинформировал?..
– Сколько вам лет? – мрачно спросил Архипов. Мария Викторовна взглянула на него и некоторое время помолчала.
– Двадцать четыре.
– Понятно.
Что нужно делать дальше, Архипов не знал. То есть когда шел, он знал, а сейчас позабыл.
– Мне скоро на работу, – тускло сказала Мария Викторовна, – через полчаса.
– А кем вы работаете? Опять некоторая пауза.
– Медсестрой в пятнадцатой больнице.
Архипов рассматривал ее, а она – свои сложенные на коленях руки.
Раньше он точно никогда ее не видел. Странное дело – каждый день он приезжал домой и уезжал на работу, а по выходным чаще всего бывал дома и знал всех соседей, которых было не слишком много в старом малоквартирном доме, но ее не видел ни разу.
Однажды Лизавета заманила его на “чай из трав”. Он помнил, что этот чай им подавали, а кто подавал – нет, не помнил.
Она молчала, и Архипов выудил из недр мозга народную мудрость номер три – про то, как надо держать паузу.
– Я хотел с вами поговорить, – вопреки мудрости начал он быстро, – и поэтому позвонил. Ваша тетушка просила меня… Вы знаете, что она была у меня за день до своей… кончины?
Мария Викторовна перевела взгляд со своих рук в центр ковра и ничего не ответила.
– Она просила меня вам помочь, если потребуется помощь.
– Мне ничего не нужно.
– Конечно, – согласился Архипов. Он бы очень удивился, если бы она продиктовала ему список “добрых дел”, которые он должен для нее сделать.
Если бы она не оказалась такой хорошенькой, молоденькой и несчастной, Архипов с чистой совестью наплевал бы на все свои обещания. Ему было неловко от того, что это именно так, а врать самому себе он не умел.
– Так кем вам приходилась Лизавета Григорьевна? Тетушкой? Или все-таки бабушкой?
– Она никем мне не приходилась. – И опять молчание.
– Послушайте, Маша, – произнес Архипов как можно значительнее, – мне нужно с вами поговорить, а вы почему-то упираетесь. У вас есть полчаса. Пойдемте ко мне, я сварю кофе, и мы поговорим. Пойдемте, это недалеко.
– Я не хочу кофе.
– Тогда чай.
– Чаю я тоже не хочу.
– Квасу? Спирту? Соленых огурцов?
Тут она улыбнулась – наконец-то.
– Огурцы тоже есть?
– Сколько угодно.
Улыбка пропала, как будто ее и не было. Снова заснеженная равнина, унылая и однообразная до крайности. Архипов начал раздражаться – какого черта он уж так-то старается?! Ну, не хочет она с ним разговаривать, пусть не разговаривает, ему-то что?! Он сделал попытку – попытка провалилась, и хватит сидеть, изображать дружеское участие и сочувствие!
Всему его участию вместе с сочувствием цена – грош, потому что он предлагал их исключительно из-за того, что у нее оказались длинные ноги и крепкая грудь.
– Ну что? Не станем кофе пить и есть огурцы?
– Нет.
– Отлично.
Архипов поднялся, чувствуя себя идиотом. Все из-за Лизаветы, поставившей его в такое дурацкое положение!
– Что за люди приходят к вам в квартиру? Заснеженная равнина вдруг ожила, как будто от первого дыхания надвигающегося урагана.
– Какие люди?
– Не знаю, – сказал Архипов резко, – я у вас хочу спросить. На площадке толчется народ, который валит в вашу квартиру. Соседи слышали какие-то песнопения, хотели милицию вызывать. Что это за народ?
Ураган улегся так же внезапно, как и поднялся.
– Это… мои друзья.
– Сколько их?
– Что?
Архипов вздохнул:
– Я спрашиваю, сколько их. В штуках. Сколько?
Мария Викторовна Тюрина уставилась ему в лицо.
Глаза были орехового цвета, пожалуй, с примесью янтаря. Народная мудрость номер четыре гласила – никогда первым не отводи глаз. Тот, кто дольше смотрит, сильнее. Тот вожак. Архипов рассматривал ее глаза со старательным равнодушием – как будто он только и делал целыми днями, что рассматривал женские глаза, и она дрогнула первой.
Все-таки вожак – он, Архипов.
– Зачем вы меня об этом спрашиваете?
Вот тут он сплоховал. Пока изображал равнодушие, забыл, о чем именно спрашивал. Но Мария Викторовна ничего не знала о существовании народной мудрости номер пять, которая гласила, что никогда не нужно бросать собеседнику спасательный круг. Он или выплывет, или утонет сам, без посторонней помощи.
Мария Викторовна круг бросила:
– Какое вам дело… сколько их? Зачем вам?
– Нам затем, что мы здесь живем, и нам никакие последователи культа Вуду не нужны. Или это адвентисты седьмого дня?
Тут Мария Викторовна Тюрина так перепугалась, что глаза у нее увеличились и как будто поплыли на побледневшем лице. Нос заострился, и оказалось, что он слегка обрызган веснушками. Архипов умилился. Не хотел, а умилился. Надо же, веснушки у нее, как у маленькой!..
– Я не знаю, о ком вы говорите, – пробормотала она. – Ко мне приходят только друзья.
– Из больницы номер пятнадцать? Врачи и сестры? Это они поют так, что все соседи слышат и пугаются?
– Никто не поет.
– Неправда.
– Владимир Петрович, мне нужно… уходить.
– Неправда. Вам уходить нужно через двадцать минут.
Она по-прежнему не смотрела на него, но его собственное имя, которое она бойко произнесла, странным образом его… задело. Как будто в том, как она его выговорила, было что-то очень интимное, личное.
– Ну, так как, Мария Викторовна? Она молчала только секунду.
– Никак. – Она решительно поднялась и распахнула двустворчатую дверь в кромешную тьму коридора. – До свидания.
Архипов ничего не ответил, большими шагами прошагал до входной двери, распахнул ее и через мгновение был у себя дома. Он уже вошел, когда услышал, как бахнула, закрываясь, соседская дверь, заскрежетал замок и на площадке все стихло.
В дальнем конце просторного холла показался величественный Тинто Брасс. Он посмотрел на Архипова и вопросительно мотнул башкой.
– Выперли, – сообщил Архипов, – взашей. Ему показалось, что мастифф закатил глаза.
– Да, правда! – энергично подтвердил Архипов. – Зря ты мне не веришь!
Тинто Брасс ухмыльнулся, и тут Архипов захохотал. Хохотал он долго и смачно – над собой, польстившимся на веснушчатый нос и длинные ноги Марии Викторовны Тюриной, медсестры пятнадцатой горбольницы, племянницы полоумной Лизаветы, которую он заверил распиской, что не оставит “девочку”.
Похохотав, он пошел варить кофе, вытащил из ванной Гектора Малафеева, проскакал вместе с ним по пирамиде из трехбуквенного слова и пустился в дальнейшие странствования по “Испражнениям души”. Мария Викторовна его больше не интересовала. Осталось, впрочем, маленькое предчувствие, зудевшее о том, что с ней он еще не оберется хлопот.
Архипов проснулся оттого, что рядом кто-то гулко и настойчиво колотил молотком в дно железной бочки.
– Ч-черт! – пробормотал Владимир Петрович и накрыл голову подушкой. Удары несколько отдалились, но не прекратились. Спать было невозможно. Архипов снял подушку и сунул в ухо палец.
Палец тоже не помог. Кроме того, спать с пальцем в ухе никак не получалось.
– Козлы! – в подушку сказал Архипов. – Уроды! До нас добрались!