Что за картина предстала перед ним! Овцы, обычно державшиеся вместе, были рассеяны по всему пастбищу; они совершенно потеряли голову от страха, глаза навыкате, рты открыты… Было очевидно, что «волки»-собаки терзают их уже довольно долго.
Несколько овец, обуянные ужасом, пытались перепрыгнуть проволочное заграждение и повисли на нем, некоторые упали в канавы и увязли там, другие, прихрамывая, бегали вокруг; на траве валялись клочья шерсти.
Самым жутким было то, что в середине пастбища собаки-бандиты повалили овцу, она лежала на боку, слабо брыкаясь, а они рычали и тащили ее.
В тот день, когда нагрянули скотокрады, Бейб испытал страх и гнев. Теперь же только ярость ослепила его, и он решительно бросился на собак, неистово хрюкая и фырча. Ближе к нему оказалась собака поменьше, что-то вроде помеси дворняжки и терьера, которая цапала овцу за заднюю ногу, ничего не замечая вокруг в своем кровожадном азарте.
Не успела она опомниться, как Бейб схватил ее за загривок и отшвырнул в сторону. Сила инерции вынесла его на другую собаку, и он с лету сшиб ее.
Эта собака, большая, черная, помесь колли с ретривером, была покрепче, чем терьер, который в панике убежал прочь. Она поднялась и, рыча, пошла на поросенка. Вероятно, в этой неразберихе собака поначалу приняла его за овцу, которая непостижимым образом нашла в себе мужество напасть на нее. Но в таком случае собака-бандит мгновенно убедилась, что все обстоит иначе, так как Бейб вонзил в нее свои зубы. Это был страшный, раздирающий укус, брызнула кровь.
Завывая от боли, черная собака повернулась и опрометью бросилась бежать, поджав хвост. Поросенок, ощетинившись, с оскаленной пастью преследовал ее по пятам.
Собаки-бандиты были изгнаны, и Бейб сразу пришел в себя. Он повернул обратно и поспешил к лежащей овце, вокруг которой теперь, когда собак не было, толпилось перепуганное стадо.
Она лежала не шевелясь. Бейб приблизился, тяжело дыша, увидел вывалянный в грязи бок и вдруг понял: это была Ма!
— Ма! — закричал он. — С тобой все в порядке?
Казалось, она не слишком пострадала. Ему не было видно ее рваных ран, только из уха, там, где покусали собаки, текла кровь.
Старая овца открыла глаз. Ее голос, как всегда, был хриплым, но теперь она говорила почти шепотом.
— Привет, малыш, — сказала она.
Бейб нагнул голову и нежно лизнул ее ухо, пытаясь остановить кровотечение; немного крови осталось у него на пятачке.
— Ты можешь встать? — спросил он.
Ма некоторое время молчала, и он смотрел на нее встревоженно, но тот глаз, который Бейб мог видеть, был открыт.
— Не думаю, — сказала она.
— Все хорошо, Ма, — сказал Бейб. — Волки убежали, далеко.
— Далеко, далеко, далеко-о-о-о-о! — хором подхватило стадо.
— Хозяин с Флай скоро будут здесь и помогут тебе.
Ма не отвечала и не двигалась. Только ребра у нее тяжело ходили в такт ударам старого усталого сердца.
— Все будет в порядке, честно, — сказал Бейб.
— О да, — сказала Ма, и тут глаз закрылся, и ребра больше не поднимались.
— О Ма! — вырвалось у Бейба.
— Ма! Ма! Ма-а-а-а-а-а! — простонало стадо. И в это время подъехал «лендровер».
Хоггет не слышал ничего такого, что могло бы встревожить: пастбище было слишком удаленным, и ветер дул в противоположном направлении. Но фермер и Флай забеспокоились, что нигде не видно поросенка.
И человек, и собака, прибыв на пастбище, сразу поняли: произошло что-то ужасное. Овцы тяжело дышали, были всклокочены… Какая беда обрушилась на них? Почему они сгрудились в круг и что находилось в середине его? Фермер Хоггет шагнул вперед, Флай пошла впереди него, разделяя кольцо, чтобы сделать проход. То, что они увидели, пронзило сердца обоих.
Перед ними лежала мертвая овца, над ней наклонился поросенок, его пятачок почти касался вытянутой овечьей шеи, и на пятачке были пятна крови.
Глава девятая
«Неужели Бейб?»
— Домой, Пиг, — сказал фермер Хоггет голосом, который был таким тихим и холодным, что Бейб едва его узнал. Сбитый с толку, он послушно побежал, а фермер поднял мертвую овцу и понес ее в «лендровер». Затем с помощью Флай начал вытаскивать увязших овец, проверил, не поранен ли еще кто. Сделав это, он оставил Флай сторожить стадо, а сам поехал домой.