Афиняне, а также их союзники из Мегар и с острова Эвбея, гневно обрушились на лакедемонян, обвиняя их в том, что те озабочены лишь судьбой Лакедемона и городов Пелопоннеса, ни во что не ставя эллинов, земли которых вот-вот должны подвергнуться нападению персов.
— Я уполномочен заявить, что Афины вполне могут принять дружбу персидского царя, который согласен замириться с нами в обмен на военный союз против Спарты, — объявил Фемистокл и демонстративно покинул зал заседаний.
Такого поворота событий никто не ожидал, и прежде всего спартанцы. У них теплилась надежда, что Ксеркс, разорив Афины, на этом успокоится и вернётся в Азию. В конце концов именно афиняне подстрекали ионян к восстанию против персов. И афиняне же разбили войско Дария при Марафоне.
Забеспокоились и союзники спартанцев, знавшие, сколь сильны афиняне на море по сравнению с лакедемонянами, не имевшими опыта морских сражений. Коринфяне выступили посредниками в примирении афинян и спартанцев.
Отголоски этих жарких споров доходили до Симонида, который был вхож в дома многих знатных коринфян и был лично знаком как с Фемистоклом, так и с Клеомбротом, представителем Спарты в синедрионе. Симониду было горько сознавать, что доблестная гибель Леонида, вызвавшая волну восхищения по всей Элладе, не вдохновила лакедемонян на решительные действия против полчищ Ксеркса, бесчинствующих в Фокиде. Желание спартанцев отсидеться за истмийской стеной глубоко возмущало впечатлительного Симонида.
Клеомброт же не мог перешагнуть через тайные постановления, данные ему эфорами. После смерти Леонида он занял царский трон Агиадов в качестве опекуна Плистарха, малолетнего сына Леонида.
Однако угроза афинян подействовала, и спартанские власти объявили о своей готовности послать лучшие войска в Срединную Элладу и попытать счастья в морской битве у острова Саламин.
— Это решение спартанских эфоров и старейшин спасёт Эллинский союз от развала, — сказал Симонид Клеомброту. — И этим решением эфоры подтверждают, что смерть Леонида и его воинов при Фермопилах — не напрасна.
Сам Симонид вот уже много дней сочинял посмертные эпитафии спартанцам и феспийцам, павшим у Фермопил. Ему хотелось без излишнего пафоса воздать должное героям, сложить о них такие строки, которые запомнились бы на века будущим потомкам. Симонид, придумавший за свою жизнь множество разных эпитафий, ныне мучился творческим бессилием. Всё, что рождалось в его голове поутру, уже к вечеру казалось напыщенной бессмыслицей. Симонид вдруг понял, что, сочиняя на заказ, он чаще всего занимался грубой лестью, облекая её в звучные строфы, разделённые на размеры и стопы. Люди всегда были падки на лесть, даже на самую грубую. Симонид, зная это, беззастенчиво этим пользовался.
Сказать же суровую правду о бесстрашии и доблести, не прибегая к цветистым оборотам, оказалось намного труднее.
Неизвестно, сколько времени продолжались бы мучения Симонида, если бы не случай. В тот день поэт прогуливался за городской стеной, любуясь с высокой холмистой гряды далёкими водами Коринфского залива, на берегу которого подковой раскинулись крытые черепицей строения гавани Лепреон. К низменному морскому побережью меж невысоких гор тянулась пыльная дорога, по ней шли путники и ехали повозки, запряжённые мулами.
Возле холмистой гряды, которая называлась Герания, дорога от Лепреона соединялась с другой дорогой, идущей от Мегар через Истмийский перешеек до самого Коринфа. На Истмийской дороге путников и повозок было ещё больше. Люди, напуганные нашествием персов, толпами двигались в Коринф из Аттики и Мегар иды.
Ещё спускаясь по склону холма к дороге, Симонид обратил внимание на путника в широкополой шляпе, в коротком рваном плаще и с палкой в руках. Путник, стоя на обочине дороги, явно поджидал кого-то.
Солнце припекало немилосердно, поэтому Симонид пожалел, что вышел из дому без шляпы. Незнакомец, словно читая его мысли, предложил знаменитому поэту свою шляпу, едва тот спустился с холма на дорогу.
— Кто ты? И откуда знаешь меня? — спросил удивлённый Симонид: незнакомец в рваном плаще назвал его по имени.