В то лето Генри сделался притчей во языцех: он со своим котелком и похоронным сюртуком до самого отъезда был желанным гостем на всех вечеринках, куда его приглашали потехи ради. Потеха достигла апогея, когда Генри объявил, что нашел женщину, на которой намерен жениться! Гости были в полном восторге. Поистине прелестно, пикантнее любого салонного фарса. И не над выбором его смеялись приятели: в глубине души они даже изумились, что этому заскорузлому дурню достало вкуса положить глаз на самую миловидную, самую остроумную и очаровательную юную студентку, что приехала домой на каникулы из Стэнфорда. Вся соль была в охальной дерзости, в лукавом нахальстве старого дровосека, покусившегося возмечтать о такой девушке. Над этим и потешались приятели. А старый пройдоха Генри, который и сам никогда не прочь был похихикать, клоун клоуном расхаживал по гостиной, охлопывая себя по тощим бокам, прищелкивая широкими брезентовыми подтяжками, — и смеялся вместе со всеми. Но приметил, что общее веселье вдруг сделалось куда как жидковатым, когда он увлек из гостиной раскрасневшуюся и смущенно хихикавшую студентку. И догадывался, что смех тот стих вовсе, когда через пару недель настойчивых ухаживаний он снова отправился на Запад, увозя с собою эту девушку уже невестой.
(Даже после того, как Мозгляк рассказал про тарелку, она казалась мне чуть ли не мухой на стене, — пока не стукнуло мне шестнадцать; когда Майра впервые вошла ко мне спальню. По сути, шестнадцать мне исполнилось только-только. Это был мой день рождения. От всех домашних я получил подарки — всякие бейсбольные причиндалы, — но не от нее. Я и не ждал подарка: фиг чего дождешься от нее, разве что ответа на «который час?». Я думал, она даже не знает, сколько мне лет. Но, похоже, она просто ждала, когда лет будет довольно, чтобы оценить ее подарок. Она просто вошла — и встала…)
Возможно, больше приятелей изумился лишь один человек — сама девушка. Ей было двадцать один, и год оставался до выпуска из Стэнфорда. Темноволосая, изящная, тонкокостная (этакая забавная птица, стояла, будто диковинная редкая птица, чьи глаза вечно устремлены в небо…) У нее в Менло-Парке было три лошади в личной конюшне, два воздыхателя, один из них — заслуженный профессор, и попугай, обошедшийся ее отцу в Мехико-Сити в двести долларов; она отказалась от всего.
(Стояла — и все.)
Она активно посещала с дюжину всевозможных кружков и клубов в районе Залива и не меньше — в Нью-Йорке, где проводила лето. Жизнь ее семьи текла ровно, как и жизнь всех ее друзей. И хоть на Восточном Побережье, хоть в Стэнфорде, список приглашенных на ужин у нее неизменно перерастал за сотню. И все это было отринуто. Ради кого? Ради несуразного старого лесоруба в какой-то грязной деревне дровосеков к северу от края Земли. Чем думала она, разрешив подбить себя на столь неравноценный размен? (Она и смотрела как-то по-птичьи, забавно: знаете, голова вполоборота, взгляд ни к чему не приклеивается, но будто проходит насквозь, проходит так, будто она может видеть нечто, не зримое больше никому; и что б она там ни видела, порой это пугало ее, точно призрак.
— Я одинока, — говорит она.)
Она прожила первый свой год в Ваконде, теряясь в догадках, какое же помутнение обуяло ее. («Я всегда была одинока. Одиночество всегда было во мне, словно полость…») По истечении второго года она бросила недоумевать и решительно настроилась на отъезд. Она уж вынашивала тайные планы бегства, как, словно из сумрачного сна, выскользнуло нечто, и вцепилось в нее, и вынудило повременить с отбытием на несколько месяцев… считаные месяцы… и тогда уж она уедет, уедет, уедет — или по крайней мере у нее будет такое маленькое нечто в оправдание ее житья в северных лесах. («Я думала, Генри заполнит эту полость. Потом думала, что ребенок…»)
Так Хэнк обзавелся младшим братом, а Генри — вторым сыном. Отец, занятый своими лесозаготовками, не особенно-то и заметил это благословенное событие — разве лишь при крещении нарек младенца Лиланд Стэнфорд [13] Стэмпер, в чем видел дань почтения своей молодой жене. Он протопал в ее комнату в Ваконде, гремя шипованными ботинками, притащив с собою опилки, грязь и вонь машинного масла, и объявил:
13
Лиланд Стэнфорд (1824–1893) — американский промышленный магнат, политик, основатель Университета Стэнфорда.