Прошло немало времени, прежде чем они познакомились с рекой и осознали, что, планируя места своих обиталищ, им придется с должным уважением отнестись к ее аппетиту и отдать сто, а то и больше ярдов на его удовлетворение в будущем. Никакими законами эта полоса никогда не отчуждалась. Да и кому нужны были эти законы! Вдоль всего ее побережья — от Лощины источников, где среди цветущего кизила она брала свое начало, до заросшего водорослями залива Ваконда, где она вливалась в море, — у воды не стояло ни одного дома. То есть почти ни одного, за исключением этого единственного, который плевал на какое-либо уважение к чему бы то ни было, — он и дюйма никому не желал уступать, не говоря уж о сотне с лишним ярдов. Этот дом как стоял, так и продолжал стоять: никто его никуда не переносил и не бросал на милость выдр и мускусных крыс, которые с восторгом обосновались бы в его полузатонувшем чреве. Этот дом знали все на западе штата, и люди, даже никогда не видевшие его, называли его Старым Домом Стамперов, — он стоял, как памятник реликтовой географии, на том самом месте, где когда-то проходил берег реки… Видишь: он вздымается над рекой, упираясь основанием в искусственный полуостров, укрепленный со всех сторон бревнами, тросами, проводами, мешками с цементом и камнями, ирригационными трубами, старыми эстакадными плитами и согнутыми рельсами. Поверх древних, уже полусгнивших укреплений лежат свежие светло-желтые балки. Рядом с проржавевшими костылями серебристо поблескивают шляпки новых гвоздей. Куски покореженной алюминиевой обшивки, содранные с остовов автомобилей. Изношенные фанерные листы, скрепленные бочарной клепкой. Все это вразнобой связано друг с другом тросами и цепями и плотно вогнано в землю. И вся эта паутина соединяет основную сверхмощную четырехосную конструкцию, которая прикреплена тросами к четырем гигантским елям, высящимся за домом. Для того чтобы тросы не стирали кору, деревья обмотаны брезентом и, в свою очередь, привязаны проволочными соединениями к намертво вколоченным в поверхность скалы костылям.
Внушительное зрелище: двухэтажный деревянный памятник человеческому упрямству, не согнувшийся ни перед лицом времени, ни под натиском воды. И сейчас, в разгар паводка, он гордо стоит, взирая на толпу полупьяных лесорубов, расположившихся на противоположном берегу, на припаркованные машины, патрульную службу штата, пикапы, джипы, грязно-желтые грузовики и на всю камарилью, которая с каждой минутой все больше заполняет пространство между рекой и шоссе.
Дрэгер минует последний поворот, и вся эта картина предстает его взору. «Боже мой!» — стонет он, убирая ногу с акселератора, — чувство удовлетворения и благополучия тут же уступает место болезненной тоске. Дурные предчувствия охватывают его.
«Что там делают эти идиоты?» — и целебный витамин D старой доброй Калифорнии стремительно исчезает из виду. Впереди уже отчетливо маячат еще три-четыре недели новых переговоров под проливным дождем. «Черт бы их всех побрал!»
По мере приближения к берегу он вглядывается в собравшихся сквозь не прекращающие работать «дворники» и уже узнает лица — Гиббонс, Соренсен, Хендерсон, Оуэне и громила в спортивной куртке, вероятно Ивенрайт, — все лесорубы, члены профсоюза, с которыми он познакомился за последние несколько недель. Человек сорок — пятьдесят: одни пристроились на корточках в гараже недалеко от шоссе; другие — в машинах и пикапах, выстроившихся вдоль берега, несколько человек — на ящиках под вывернутой вывеской пепси-колы, на которой изображена бутылка, поднесенная к красным влажным губам в четыре фута длиной, и написано «Дружба»…
Но большая часть этих идиотов стоит прямо под дождем, несмотря на то что и в сухом гараже, и под вывеской хватает места, стоят себе, словно долгая жизнь и работа в сырости уже отучила их видеть разницу между дождем и его отсутствием. «А в чем, собственно, дело?»
Он сворачивает с дороги и опускает стекло. На самом берегу стоит заросший щетиной лесоруб в мятых штанах и перепончатой алюминиевой каске и, сложив рупором руки в перчатках, пьяно орет через реку: «Хэнк Стаммм-перррр… Хэнк Стаммм-перррр!» Он так поглощен этим занятием, что не прерывает его даже в тот момент, когда грязь из-под колес машины Дрэгера летит ему в спину. Дрэгер пытается привлечь его внимание другим способом, но никак не может вспомнить, как его зовут, и наконец решает проехать дальше, в гущу толпы, где высится здоровяк в спортивной куртке. Здоровяк оборачивается и искоса смотрит на приближающуюся машину, потом начинает ожесточенно тереть красными веснушчатыми руками свое мокрое каучуковое лицо. Да, это Ивенрайт. Пьяная харя собственной персоной. Тяжелой походкой он направляется навстречу машине.
— Э-э, ребята, смотрите! Вы только гляньте! Смотрите, кто к нам вернулся! Сейчас нас научат, как разбогатеть, занимаясь честным трудом. Не правда ли, какая приятная встреча?
— Привет, Флойд, — радушно произносит Дрэгер. — Ребята…
— Какая приятная неожиданность, мистер Дрэгер, — ухмыляется Ивенрайт, заглядывая в машину через опущенное стекло, — что вы оказались здесь в такой отвратительный день.
— Неожиданность? Но, Флойд, мне казалось, мы договаривались.
— Разрази меня гром! — Ивенрайт опускает кулак на крышу машины. — А ведь действительно. Благотворительный обед. Но, видите ли, мистер Дрэгер, у нас тут немножко переменились планы.
— Да? — откликается Дрэгер и бросает взгляд на собравшихся. — Что-нибудь случилось? Кто-нибудь запил? Ивенрайт поворачивается к своим дружкам:
— Ребята, мистер Дрэгер интересуется, не запил ли кто, — потом возвращается обратно и отрицательно качает головой. — Не, мистер Дрэгер, к сожалению, ничего такого.
— Понимаю, — медленно, спокойно и недоумевающе произносит Дрэгер. — Так что же случилось?
— Случилось? Совершенно ничего не случилось, мистер Дрэгер. Пока. Как видите, мы — все вот — и пришли сюда, чтобы ничего не случилось. Там, где ваши методы проваливаются, нам приходится браться за дело самим.
— Что ты имеешь в виду «проваливаются», Флойд? — Голос все еще спокойный, все еще довольно-таки радушный, но… это тошнотворное предчувствие беды поднимается все выше и выше, из живота к легким и сердцу, как холодное пламя.
— Почему попросту не сказать мне, что случилось?
— Боже милосердный!.. — Кажется, в голове Ивенрайта что-то забрезжило. — Он же не знает! Ребята, Джонни Б. Дрэгер, он же ни хрена не знает! Как вам это нравится? Наше собственное руководство ничего даже не слышало!
— Я знаю, Флойд, что контракты уже подписаны и готовы. Я слышал, что комитет собирался вчера вечером и все были единодушны… — Во рту у него совсем пересохло — языки пламени уже достигли горла, — о, черт! Не мог же Стампер…
— Он сглотнул и, пытаясь сохранять невозмутимый вид, спросил: — Хэнк передумал?
Ивенрайт снова хлопает кулаком по крыше машины:
— Да, черт побери, передумал! Он передумал! Он попросту вышвырнул его из окна!
— Соглашение?
— Да, все ваше вонючее соглашение. Именно так. Все наши переговоры, которыми мы так гордились, — пшик! — и нету! Похоже, Дрэгер, на этот раз вы облажались. Вот так-то… — Ивенрайт трясет головой, гнев уступает место глубокому унынию, словно он только что сообщил о конце света. — Мы оказались на том же месте, где были до вашего приезда.
И Дрэгер чувствует, что, несмотря на свой похоронный тон, Ивенрайт испытывает удовольствие от происшедшего. «Что бы тут ни тявкал этот жирный дурак, он рад моей неудаче, — думает Дрэгер, — хотя ему от этого и не будет ничего хорошего».
— Но почему Стампер передумал? — спрашивает Дрэгер.
Ивенрайт прикрывает глаза и качает головой:
— Где-то у вас ошибочка вышла.
— Странно, — бормочет Дрэгер, стараясь ничем не выдать своего беспокойства. Он считает, что волнение всегда надо скрывать. В записной книжке, которую он хранит в нагрудном кармане, записано: «Беспокойство, испытываемое в ситуациях менее значительных, чем пожар или авианалет, только путает мысли, создает нервотрепку и обычно лишь усугубляет неприятности». Но в чем же он ошибся? Дрэгер смотрит на Ивенрайта. — Но почему? Он объяснил почему?
Ивенрайта снова захлестывает гнев.
— А я ему что, сват? брат? Может, закадычный друг? С какой стати я, откуда вообще кто-нибудь может знать, почему Хэнк Стампер передумал? Сволочь! Лично я предпочитаю не вмешиваться в его дела.
— Но, Флойд, надо же выяснить, что он собирается делать! А как это стало известно? Он что, отправил вам послание в бутылке?