У Крафта нашлась шахматная доска. Расставив на ней мои фигурки, мы сели за игру.
И тот толстый, шипастый, защитного цвета кокон, что я соткал вокруг себя, прохудился на швах, дал достаточную слабину, пропустив бледный лучик света.
Я ощутил вкус к игре и даже сумел напрячь интуицию и придумать достаточно интересных комбинаций, чтобы моему новому знакомому было интересно разделаться со мной.
После чего на протяжении года мы с Крафтом играли не менее трех партий в день. Отношения, сложившиеся между нами, трогательным образом заменяли тепло домашнего очага, в котором мы оба нуждались.
И у меня, и у Крафта пробудился вкус к еде. Мы начали совершать скромные гастрономические открытия в окрестных лавках, принося свои находки домой угостить друг друга. Как-то помню, когда появилась клубника, мы с Крафтом устроили такой гвалт, будто случилось второе пришествие Христа.
Особенно трогательной в наших отношениях оказалась ситуация с вином. Крафт разбирался в винах куда лучше меня и часто приносил к ужину какую-нибудь коллекционную диковинку, всю в пыли и паутине. Но, хотя подле его прибора всегда стоял наполненный бокал, старался Крафт лишь ради одного меня. Сам он был алкоголик и, позволь себе пропустить глоточек, ушел бы в загул не менее чем на месяц. Вот это и было правдой из того, что Крафт рассказывал о себе. Он вот уже шестнадцать лет как состоял в «Анонимных алкоголиках». И хотя использовал их собрания как почтовые ящики для своих шпионских дел, питал неподдельную жажду к их духовному содержанию. И однажды совершенно искренне сказал мне, что величайшим вкладом Америки в мировую цивилизацию, вкладом, который запомнится на тысячи лет, было изобретение «Анонимных алкоголиков».
То, что институт, столь глубоко почитаемый им, Крафт использовал в своих шпионских целях, было типичным проявлением его шпионской шизофрении.
Типичным проявлением его шпионской шизофрении было и то, что, будучи верным моим другом, он тем не менее изыскал, в конечном счете, способ самым жестоким образом употребить меня в интересах своей страны.
12: СТРАННЫЕ ПОСЛАНИЯ В МОЕМ ПОЧТОВОМ ЯЩИКЕ:
Поначалу я лгал Крафту о том, кто я и что я. Но мы так быстро, так глубоко сдружились, что вскоре я выложил ему все.
— Какая несправедливость! — воскликнул Крафт. — Мне просто стыдно, что я — американец! Почему же правительство не вмешается и не заявит: «Хватит! Человек, которого вы оплевываете — герой!»
Крафт кипел возмущением и, насколько я могу судить, возмущением неподдельным.
— Никто меня не оплевывает, — возразил я. — Никто и по знает даже, что я до сих пор жив.
Крафту загорелось прочитать мои пьесы. Когда я объяснил, что не сохранил ни единого экземпляра, он заставил меня воспроизвести их ему сцену за сценой — заставил меня разыграть их для него.
Крафт нашел мои пьесы восхитительными. Может, он восторгался искренне, — не знаю. Мне-то они казались пресными, но не исключено, что ему действительно могли понравиться.
Его, по-моему, больше привлекали принципы искусства, чем то, как я воплотил их.
— Искусство, искусство, — рассуждал он вслух как-то вечером. — Не понимаю, почему я так поздно осознал, насколько оно важно. Ведь в юности я относился к искусству свысока. А теперь, думая о нем, хочется с рыданиями рухнуть на колени.
Стояла поздняя осень. Снова начался устричный сезон, и мы пиршествовали, купив по дюжине каждый. Со времени нашего знакомства с Крафтом прошел год.
— Цивилизации будущего, Говард, — говорил он мне, — лучшие цивилизации, чем наша, будут судить о каждом по его таланту художника. Найди археолог будущего наши работы, чудом сохранившиеся на какой-нибудь городской помойке, и о нас с тобой будут судить по уровню нашего творчества. И ничто иное в нашей жизни не будет иметь значения.
— Гм, — пробурчал я.
— Тебе надо снова начать писать, — продолжал Крафт. — Подобно тому, как кустик маргаритки расцветает цветком маргаритки, а куст розы — цветком розы, ты должен расцвести писателем, а я — художником. А все остальное в нашей жизни просто неинтересно.
— Покойники редко хорошо пишут, — отмахнулся я.
— Какой же ты покойник! — запротестовал Крафт. — Ты полон мыслей. Ты же можешь говорить часами напролет.
— Треп, — отмахнулся я.
— И никакой не треп! — возразил Крафт пылко. — Женщина — вот единственное, что тебе нужно, чтобы начать писать снова и лучше, чем когда-либо раньше.
— Что-что? — переспросил я. — Кто мне нужен?
— Женщина, — повторил Крафт.