Конвой увел меня, и единственный наш следующий контакт с Человеком Века состоялся в форме записки, таинственным образом переправленной из его тель-авивской тюрьмы в мою иерусалимскую. Записку уронил у моих ног в прогулочном дворике неизвестный мне заключенный. Я подобрал ее и прочитал следующее: «Как, по-вашему, без литературного агента обойтись никак нельзя?» И подпись — «Эйхман». Я послал ответ: «Если хотите попасть в список книжного клуба и делать по книге фильм — никак».
30: ДОН КИХОТ…
Мы решили лететь в Мехико-Сити: Крафт, Рези и я. Таков был принят план. Доктор Джоунз же собирался обеспечить не только самолет, но и теплую встречу на месте.
Из Мехико-Сити мы отправимся на машине, обследуем окрестности, найдем подходящую деревушку и осядем там до конца дней своих.
Такой очаровательной фантазии мне давно уже в голову не приходило. И казалось не только возможным, но и безусловным, что я снова начну писать.
Я робко сказал об этом Рези.
Она заплакала от радости. Искренней ли? Кто знает. Я могу лишь засвидетельствовать слезы — мокрые и соленые.
— Неужели я хоть как-то причастна к этому невероятному, этому божественному чуду? — спросила она.
— Всецело, — ответил я, обнимая ее и привлекая к себе.
— Нет, совсем чуточку, — ответила Рези, — но хоть чуточку, благодарение Богу за это. Самое большое чудо — это талант, с которым ты родился.
— Самое большое чудо, — возразил я, — это твой талант воскрешать мертвых.
— Воскрешает любовь. И меня любовь воскресила тоже. Разве раньше я жила?
— Написать об этом? — спросил я. — Станет ли что моей первой темой в нашей мексиканской деревушке на краю Тихого океана?
— Да! Да, о, конечно, да, мой милый. А я так буду заботиться о тебе, пока ты будешь писать. Но… но у тебя будет оставаться хоть сколько-то времени для меня?
— Полудни, вечера и ночи. Вот и все время, что я смогу тебе уделить.
— Ты уже придумал имя? — спросила Рези.
— Какое имя?
— Свое новое имя — имя нового писателя, чьи замечательные книги вдруг начнут таинственно появляться в Мексике. А я буду миссис…
— Ты будешь «сеньора».
— Сеньора кто? Сеньор и сеньора…
— Окрести нас, — сказал я.
— Слишком ответственное дело, чтобы решать с ходу, — возразила Рези.
В этот момент вошел Крафт.
И Рези попросила его придумать мне псевдоним.
— А что, если — Дон Кихот? — предложил Крафт. — Тогда вы, — сказал он Рези, — становитесь Дульсинеей Тобосской, а я буду подписывать свои холсты — Санчо Панса.
Вошли доктор Джоунз с отцом Кили.
— Самолет будет готов завтра утром, — сообщил доктор Джоунз. — Вы уверены, что будете достаточно хорошо себя чувствовать, чтобы лететь?
— Я и сейчас достаточно хорошо себя чувствую.
— В Мехико-Сити вас встретит человек по имени Арндт Клопфер. Запомните имя?
— Фотограф? — спросил я.
— Вы его знаете?
— Он делал мой официальный фотопортрет в Берлине.
— Сейчас он владелец крупнейшего пивоваренного завода в Мексике, — сообщил Джоунз.
— Надо же, — удивился я. — Последнее, что я слышал о нем, — в его ателье угодила пятисотфунтовая бомба.
— Хорошего человека в землю не вобьешь, — заметил Джоунз. — А теперь отец Кили и я хотели бы обратиться к вам с особой просьбой.
— Да.
— Сегодня вечером — еженедельное собрание Железной гвардии белых сынов конституции, — объяснил Джоунз. — Мы с Кили планируем мемориальную службу в память Августа Крапптаузра.
— Понятно, — кивнул я.
— Не сможем мы с отцом Кили сдержаться, говоря о нем поминальное слово, — объяснил доктор Джоунз. — Такое эмоциональное испытание нам не по силам. Но вы, знаменитый оратор, золотой язык, так сказать, не сочли бы вы за честь сказать несколько слов.
Деваться было некуда.
— Благодарю вас, господа, — ответил я. — Поминальное слово?
— Отец Кили предложил основную тему, может, построить выступление вокруг нее будет легче.
— О, разумеется, разумеется, зная тему, говорить легче, — согласился я. — Она, разумеется, весьма мне поможет.
Отец Кили откашлялся.
— Думаю, — произнес выживший из ума старый поп, — за основу выступления должен быть взят тезис: «Но дело его живет».
31: «НО ДЕЛО ЕГО ЖИВЕТ…»
Железная гвардия белых сынов американской конституции расселась на рядах складных стульев в каминной подвала доктора Джоунза. Состояла она из двадцати гвардейцев в возрасте от семнадцати до двадцати лет.