По мере того как приближался конец войны, мы с Хайнцем лишились возможности продолжать наши попойки в доте. В нем теперь установили восьмидесятимиллиметровую пушку, расчет которой состоял из пятнадцати- и шестнадцатилетних подростков. Вот было бы о чем поговорить покойнице — жене Хайнца. Неслыханный успех — совсем сопляки, а уже во взрослых мундирах и в собственном смертельном капкане при всей амуниции.
Так что пришлось нам с Хайнцем продолжать задушевные беседы прямо в общежитии — манеже для верховой езды, битком набитым чиновным людом, оставшимся после бомбежки без крова и спавшим теперь здесь на соломенных матрасах. Бутылку мы тщательно прятали от посторонних глаз, чтобы не пришлось с кем-нибудь делиться.
— Ты мне и вправду друг, Хайнц? — спросил я его как-то ночью.
— И ты еще спрашиваешь! — уязвленно ответил Хайнц.
— У меня к тебе есть просьба. Очень большая просьба, Не знаю даже, имею ли я право обращаться с ней.
— Я настаиваю на этом, — заявил Хайнц.
— Одолжи мне завтра мотоцикл. Я хочу проведать родню.
— Бери, — без секундного колебания, без малейшего принуждения ответил Хайнц.
Так я наутро и сделал.
Выехали мы вместе: я — на мотоцикле Хайнца, Хайнц — на моем велосипеде.
Нажав стартер и дав газу, я укатил, обдав на прощание улыбавшегося мне вслед лучшего друга сизым облачком дыма из выхлопной трубы.
И помчался — тр-ц-ц-ум, пф-пф, гру-у-ум!
И Хайнц больше никогда не видел ни своего мотоцикла, ни своего лучшего друга.
Хотя Хайнц был не бог весть какой военный преступник, я все же попросил Институт документации военных преступлений навести о нем справки. Институт порадовал меня сообщением, что ныне Хайнц осел с Ирландии, где устроился главным управляющим у барона Ульриха Вертера фон Швефельбада. Барон Швефельбад купил после войны огромное поместье в Ирландии.
По словам сотрудников Института, Хайнц стал признанным специалистом по смерти Гитлера, поскольку ему случилось забрести, в бункер, где догорал уже обуглившийся, но еще узнаваемый труп фюрера.
Эй, Хайнц, привет тебе, если ты это читаешь.
Я был глубоко к тебе привязан — насколько я вообще способен быть привязан к кому-либо.
Поцелуй там за меня камень в Бларни[7].
Что ты искал в бункере Гитлера? Свой мотоцикл и своего лучшего друга?
22: СОДЕРЖИМОЕ СТАРОГО СУНДУКА…
— Вот что, — обратился я к моей Хельге тогда в Гринич-Вилидж, рассказав ей то немногое, что знал о ее матери, отце и сестре, — на этом чердаке любовного гнездышка даже на одну ночь не свить. Возьмем такси, поедем куда-нибудь в гостиницу. А завтра — выкинем все это барахло и купим новехонькую мебель. И обзаведемся настоящим домом.
— Мне и здесь хорошо, — отвечала Хельга.
— Завтра, — продолжал я, — купим кровать, как наша старая — две мили длиной и три шириной и с изголовьем, как восход солнца в Италии. Помнишь ее? О, Боже, да помнишь ли ты ее?
— Да, — сказала она.
— Сегодня — в гостинице, а завтра — в такой же кровати, как та.
— Мы уже уходим? — спросила Хельга.
— Как скажешь.
— Можно, я сначала покажу тебе свои подарки? — спросила она.
— Какие подарки?
— Подарки тебе.
— Ты — мой подарок. Чего же мне еще желать?
— Надеюсь, этому ты обрадуешься тоже, — Хельга возилась с замками чемодана. Она открыла крышку, и я увидел, что он доверху набит рукописями. Это и был ее подарок мне — собрание моих сочинений. Собрание моих серьезных работ, едва ли не каждое слово, рожденное в сердечных муках мною, тем, былым Говардом У. Кэмпбеллом-младшим. Стихи, рассказы, пьесы, письма, неопубликованная книга — собрание самого себя, еще жизнерадостного, свободного и юного, совсем юного.
— Какое странное они у меня вызывают чувство, — сказал я.
— Мне не следовало привозить их?
— Сам не знаю. Ведь эти листки и были мною когда-то. — Я достал из чемодана рукопись книги, эксцентричного экспериментального произведения, именуемого «Записки Казановы-однолюба». — Вот это надо было сжечь.
— Скорее я дала бы сжечь свою правую руку, — возразила она.
Отложив рукопись книги в сторону, я вытащил стопку стихов.
— Что знает о моей жизни сей юный незнакомец? — спросил я и прочел вслух стихи. Стихи, написанные по-немецки:
Kühl ind hell der Sonnenaufganq, Leis und süssder Jlocke Klang. Ein Mägdlein hold, Krug in der Hand, Sitzt an dcs tiefen Brunnens Rand.