— Как тебе это в голову взбрело? После такой-то ночи?
— Мы ведь даже ни о чем не поговорили… — сказала она.
— А о чем говорить? Что бы ты ни сказала, я все равно не стану любить тебя ни больше, ни меньше. Наша любовь слишком глубока для слов. Это — любовь душ.
— Ах, как это прекрасно, — вздохнула она. — Если это правда, конечно. — И свела ладони вместе, но не касаясь ими друг друга. — Любовь наших душ.
— Любовь все вынесет, — заявил я.
— И сейчас твоя душа влюблена в мою?
— Естественно.
— И это чувство тебя не обманывает? Ты не можешь ошибиться?
— Никоим образом, — отрезал я.
— Любви не убудет, что бы я ни сказала?
— Абсолютно.
— Что ж. Я должна сказать тебе кое-что, в чем до сих пор боялась признаться. Но теперь не боюсь больше.
— Валяй, говори! — весело ответил я.
— Я не Хельга, — сказала она. — Я — Рези. Ее младшая сестра.
24: КАЗАНОВА-МНОГОЛЮБ…
Выслушав это, я завел Рези в первый попавшийся кафетерий, где можно было сесть. Там был высокий потолок, безжалостно слепящий свет и стоял адский грохот.
— Как ты могла поступить так со мной?
— Я люблю тебя.
— Как ты могла меня любить?
— Я всегда тебя любила — еще с самого детства.
— Как это все ужасно, — я сжал руками голову.
— А… а по-моему — прекрасно! — возразила она.
— Ну, и что теперь?
— Разве все не может остаться как есть? — спросила она.
— О, Господи! У меня просто голова кругом!
— Выходит, я все же нашла слова, способные убить любовь — ту самую любовь, которую не убьешь ничем?
— Не знаю, — я покачал головой. — В чем же я так провинился?
— Это я провинилась. Просто, наверное, с ума сошла. Когда сбежала в Западный Берлин, когда мне дали заполнить анкету и начали расспрашивать кто я, что я, да кого я знала…
— А история эта со всеми подробностями, которую ты мне рассказала — все неправда?
— Про табачную фабрику в Дрездене — правда. И про побег в Берлин — тоже правда. И, пожалуй, все. Про табачную фабрику — куда уж правдивее. Десять часов в день по шесть дней в неделю. И так десять лет.
— Прости.
— Это я должна просить прощения. Жизнь со мною обошлась так круто, что я себе и чувства вины не могу позволить. Угрызения совести такая же немыслимая роскошь для меня, как норковая шуба. Одно спасло меня, когда я стояла у машины на фабрике, — мечты, но и на них я не имела никакого права.
— Почему?
— Потому, что в мечтах я воображала себя не той, кем была.
— Беды в этом нет, — ответил я.
— Нет? Да вот она налицо. Взгляни на себя. На меня. На нашу любовь. Я воображала себя своей сестрой Хельгой, Хельга — вот кто я была. Хельга, Хельга, Хельга. Красавица-актриса, замужем за красавцем-драматургом. А Рези, оператор сигаретной машины, просто испарилась.
— У тебя губа не дура.
— Вот кто я и есть на самом деле, — она заметно осмелела. — Вот кто я есть. Я — Хельга. Хельга! И ты поверил в это. А лучшего доказательства и быть не может. Ведь я была для тебя Хельга?
— Ни черта себе вопрос для джентльмена!
— Разве я не имею права на ответ?
— Имеешь. Ответ — «да». Я должен ответить «да», но при этом должен и признать, что я далеко не в лучшей форме. Ни чувства мои, ни интуиция, ни рассудок явно не в лучшем виде.
— А, может, и наоборот, — возразила она. — Может, ты ни в чем и не обманулся.
— Что тебе известно о Хельге? — спросил я.
— Она мертва.
— Ты точно знаешь?
— Разве не мертва?
— Не знаю.
— Я от нее не получила ни весточки. А ты?
— И я.
— От живых ведь получают, правда? Особенно, если они любят так сильно, как Хельга любила тебя.
— Надо думать.
— Я люблю тебя так же сильно, как любила Хельга.
— Спасибо.
— И моя весточка до тебя дошла. Пришлось постараться для этого, но дошла ведь.
— И впрямь, — согласился я.
— Когда я добралась до Западного Берлина и мне дали заполнить анкеты — имя, профессия, ближайшие живые родственники, — я могла выбирать. Либо остаться Рези Нот, одинокой станочницей табачной фабрики. Либо стать Хельгой Нот, актрисой, женой красивого, восхитительного блестящего драматурга, живущего в США. — И она наклонилась ко мне. — Так скажи мне, кем же я должна была стать?
Прости меня, Боже! Но я снова воспринял Рези, как мою Хельгу.
Однако, утвердившись в моей душе снова, она помаленьку начала показывать, что не настолько уж всецело слилась с обликом Хельги, как убеждала меня. Она сочла возможным начать шаг за шагом приучать, меня к личности, которой была не Хельга, а она сама.