— Кто-кто? — переспросил я.
— Тиглатпаласар Третий, — повторил Арнольд и добавил: — Ну, ассириец, — как бы давая толчок моей памяти.
— А, — сказал я. — Тот самый Тиглатпаласар.
— Можно подумать, вы никогда о нем и не слышали, — упрекнул Арнольд.
— Не слышал, — сознался я, смиренно пожав плечами. — Ужасно, да?
— Да-а, — протянул Арнольд, нахмурившись, словно учитель в классе. — Казалось бы, уж такую-то историческую личность каждый должен знать. Другого такого выдающегося деятеля во всей, пожалуй, ассирийской истории не сыскать.
— О, вот как.
— Я принесу вам книгу о нем, если хотите, — предложил Арнольд.
— Вы очень любезны. Возможно, я займусь выдающимися ассирийцами, но несколько позднее. Пока что у меня из головы не идут выдающиеся немцы.
— Какие именно? — полюбопытствовал Арнольд.
— Да вот, последнее время все вспоминаю своего бывшего начальника — Пауля Йозефа Геббельса.
— Кого-кого? — отсутствующим взглядом посмотрел на меня Арнольд.
И я вдруг ощутил, как, хороня меня, сочится прах Святой Земли, почувствовал всю тяжесть одеяла песка и штыба[2], которому однажды суждено укрыть меня. Сверху давили футов тридцать-сорок разрушенных городов, снизу — какие-то первобытные кухонные помойки, да храм-другой, а за ними —
Тиглатпаласар Третий.2: ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ
С охранником, ежедневно в полдень сменяющим Арнольда Маркса, мы почти ровесники. То есть, ему должно быть сорок восемь. Он-то войну помнит, да еще как, только вспоминать не любит.
Зовут его Андор Гутман. Сонный такой, туповатый эстонский еврей. Два года был в Освенциме — лагере смерти. Рассказывает об этом неохотно, говорит, что был на волосок от трубы крематория сам.
— Только, — говорит, — назначили меня в зондеркоммандо, — как пришел приказ Гиммлера остановить печь.
«Зондеркоммандо» означает подразделение специального назначения. В Освенциме у него было назначение — специальнее некуда. Оно комплектовалось из заключенных, коим надлежало вести обреченных в газовые камеры, а затем выгребать трупы. По завершении работ личный состав зондеркоммандо ликвидировался тоже. Первым заданием их преемников было убрать трупы своих предшественников.
По словам Гутмана, многие вызывались работать в зондеркоммандо добровольно.
— Почему? — спросил я.
— Сумей вы написать об этом книгу, — сказал Гутман, — и ответить в ней на этот вопрос, вышла бы действительно великая книга.
— А вы ответ знаете?
— Нет. Потому-то и заплатил бы любые деньги за такую книгу.
— И на ум ничего не приходило?
— Не приходило, — ответил Гутман, глядя мне прямо в глаза, — хотя я и сам добровольно вызвался.
Сделав подобное признание, Гутман на некоторое время оставил меня. Я задумался об Освенциме, хотя меньше всего любил об этом думать. Вернувшись, Гутман сказал:
— По всему лагерю были установлены громкоговорители. Они почти никогда не выключались. Очень много передавали музыки. Знающие люди говорили — хорошей музыки. Часто — самой лучшей.
— Интересно, — вставил я.
— Но только не еврейской, — добавил Гутман. — Еврейская была запрещена.
— Естественно, — кивнул я.
— Музыку то и дело прерывали, — продолжал Гутман, — чтобы объявить приказ. И так весь день напролет: музыка и приказы.
— Очень современно, — заметил я.
Гутман закрыл глаза, напряженно вспоминая что-то:
— Особенно один приказ… Его мурлыкали в микрофон, как колыбельную. По многу раз за день. Приказ для зондеркоммандо.
— Какой? — спросил я.
— Leichenträger zur Wache, — промурлыкал Гутман, по-прежнему не открывая глаз.
Перевожу: «Трупоносы — к караульному помещению». Приказ, понятный в своей обыденности для учреждения, специально созданного для умерщвления миллионов людей.
— Как послушаешь два года эти слова вперемежку с музыкой, — объяснил Гутман, — так должность трупоноса вдруг начинает казаться очень даже привлекательной.
— Вполне могу понять.
— Можете? — переспросил, качая головой, Гутман. — А я не могу. И до гробовой доски стыдиться буду. Вызваться работать в зондеркоммандо — позорнейшее дело.
— Я так не считаю.
— А я считаю. Стыдобища. И не хочу больше никогда говорить об этом.
3: БРИКЕТЫ…
Ежедневно в шесть вечера Андора Гутмана сменяет Арпад Ковач — этакий веселый и громогласный живчик.
Заступив вчера в шесть вечера на дежурство, Арпад потребовал дать ему посмотреть, что я успел написать. Я дал ему несколько страничек, и он расхаживал по коридору, отчаянно жестикулируя и без удержу их хваля.