— И что жандармы, как реагировали? — полюбопытствовала Саша.
— Да никак, — пожал плечами Донченко. — Просто делали свою работу. Прямо как мы сейчас.
— Что-то здесь беспременно должно быть, — сказал Тарновский. — Не мог это быть ложный сигнал, голову даю на отсечение.
Саша кивнула и уставилась на разбросанные по полу смятые, перемешанные вещи. Обычная одежда разных стилей и размеров. Саша взяла в руки черное кашемировое мужское пальто. Прикасаться к дорогой ткани было приятно. Элегантный, должно быть, человек носил его. Шелковая подкладка, наборные роговые пуговицы… все, кроме одной. Третья сверху категорически не подходила: простецкая желтая латунная пуговица смотрелась на шикарной вещи неуместно.
Ничего примечательного по нынешним скудным временам в этом не было. У самой Саши на гимнастерке были нашиты пуговицы трех разных видов. И все же что-то в этом пальто цепляло взгляд. Саша повертела его в руках и обнаружила внизу на подкладке запасную роговую пуговицу. Почему не воспользовались ей, а пришили вопиюще неподходящую желтую?
Саша еще раз быстро перерыла вещи, зная теперь, на что обращать внимание. На одной шинели и на двух разных сюртуках были нашиты такие же желтые пуговицы в районе груди.
— Здесь ничего нет, — сказала Саша громко. — Мы уходим, товарищи.
— Погоди, но как же… — начал было Тарновский.
Повернувшись спиной к дверному проему, за которым сидела дама, Саша состроила зверское лицо.
— Уходим, нет ничего, — повторила она, отчаянно гримасничая.
— Желтая пуговица на самом видном месте, — сообщила Саша о своей находке, когда они отошли от дома. — Ну опознавательный знак же. Зачем, правда, нашивать их так далеко от фронта… видать, господа офицеры сами себе пуговицу перешить не способны даже во имя спасения Отечества от большевистской проказы, или как там у них.
— А почему мы тогда ушли, не изъяли вещи и не арестовали старуху? — спросил Донченко.
Человеком он был хорошим, но опыта оперативной работы у него было еще меньше, чем у Саши.
— Потому что так у нас была бы одна связная, которая едва ли многое знает. И набор одежды с желтыми пуговицами. А теперь у нас есть опознавательный знак, по которому станем вязать офицерье в прифронтовой полосе пачками.
— Неплохо, — признал Тарновский. — Саша, напишешь ориентировку завтра?
— Завтра вы уже будете все делать без меня, — Саша приосанилась. — Я уезжаю на фронт.
— Нет, ну как тебе это удалось, — возмутился Тарновский. — Я, между прочим, тоже все время пишу рапорты о переводе.
— Ты здесь гораздо полезнее меня, — улыбнулась Саша. — Слишком ты хороший оперативник, на свою беду. А я вот надоела Бокию своей бестолковостью… А ты, — обратилась Саша к Донченко, — ты пишешь рапорты о переводе на фронт?
— Я не такой особенный, как вы двое, — ответил Донченко. — Работаю там, куда партия меня поставила. То есть я понимаю, все это очень героически, конечно — не отсиживаться в тылу, а рваться на передовую. Но сейчас никто не знает, где завтра пройдет линия фронта.
— Это верно, — сказал Тарновский и достал из кармана пижонской кожанки жестянку из-под зубного порошка. — Будете?
Саша отрицательно качнула головой. Кокаин она пробовала лишь однажды и потом неделю мучилась носовыми кровотечениями, а удовольствия не получила никакого.
— Стыдно, товарищ, — сказал Донченко Тарновскому.
— Не злись, — ответил Тарновский. — Мы — топливо революции, а топливу положено сгорать.
— Мы, — укоризненно ответил Донченко, — воплощаем то будущее, за которое сражаемся. Как бы тяжело ни было, мы должны пытаться стать частью этого будущего уже сейчас.
— Мне пора, тут моя квартира, — сказала Саша. Обняла обоих. От Тарновского пахло порохом и кожей его куртки. От Донченко — хорошим одеколоном. Видимо, и его революционный аскетизм имел все же некоторые пределы.
Глава 7
— Что греха таить, белогвардейцев в Николаевске многие ждали. Думали, порядок наконец будет. Городской совет собрался, хотели власть в руки военных передавать. Был там один фронтовик, так он убеждал членов Совета попрятаться на время, говорил «офицерье нас перестреляет». Над ним посмеивались, контуженным называли за глаза. За что, говорят, офицерам стрелять нас, мы же власть не захватывали, нас народ попросил.
Саше достался билет в желтый вагон второго класса. Впрочем, общество стало бесклассовым и поезда тоже. Публика в купе набилась разношерстная: пара пожилых крестьян, интеллигентного вида барышня, солдат, вихрастый паренек и даже поп — без креста, но в рясе. Вниманием собравшихся владел паренек, увлеченно рассказывавший свою историю.