Саша улыбнулась. Она занимала ответственную должность и изо всех сил старалась выглядеть старше и серьезнее: под горло застегивала гимнастерку, длинные волосы собирала в тугой узел. Даже самые заядлые антисемиты узнавали в ней еврейку только после того, как слышали фамилию. У Саши было заурядное, но выразительное лицо: чуть тяжеловатая нижняя челюсть, упрямо выступающий подбородок, внимательные серые глаза. Чтобы казаться красивой или просто хорошенькой, ей недоставало изящества. Но в чертах сквозили энергия и сила воли, которые притягивали взгляд.
— Этот город сходит с ума, — медленно сказал Моисей Соломонович, — бандитизм, контрреволюция, пьяные матросы… скверно, что ты ходишь по нему совсем одна. Ты не боишься ничего?
— Я очень всего боюсь, — серьезно ответила Саша. — Но город не должен этого знать. Город должен бояться меня, а не я — его. Ведь вы тоже ходите без охраны, Моисей Соломонович. Как бы чего не случилось.
— Брось, Сашенька, кому нужен старый еврей, — засмеялся Урицкий.
Саша задержалась на несколько минут, чтоб навести порядок на рабочем столе. Смахнула в урну использованную промокательную бумагу, долила чернил в чернильницу, быстро просмотрела документы и выложила наверх важные. Она делала это каждый день.
— Все будет хорошо, Саша, — сказал Моисей Соломонович. — Скоро война закончится, и ты сможешь наконец строить то будущее, ради которого все теперь делается.
— Мы, Моисей Соломонович, — торопливо поправила его Саша. — Мы будем строить. Вот, ваши сердечные капли я сюда поставила. Десять на стакан воды, помните? Если опять забудете принять, больше меня домой даже не пробуйте отправлять. Буду оставаться и следить. Я запомнила, сколько сейчас жидкости в пузырьке, и если пропустите прием, буду знать! Я все же чекист.
— Ты бы на врагов обращала свою бдительность, — улыбнулся Урицкий. — Иди уже, выполняй свой революционный долг, чекист. Удачи тебе с этим Щербатовым.
Саша подошла к дверям, замешкалась, обернулась. Хотела сказать что-то еще, что-то важное, но сперва потеряла мысль, а после устыдилась — она должна помогать Моисею Соломоновичу работать, а не тратить его время на отвлеченные беседы.
После не могла себе простить, что больше ничего ему не сказала.
Глава 2
На мосту через Фонтанку толпились матросы, но не банда, просто сборище. Саша прошла сквозь них, не ускоряя шага, и никто даже не окликнул ее. Чуть вздрогнула от звона стекла — верно, кто-то разбил витрину одного из роскошных магазинов. Удивительно, что здесь до сих пор можно найти целую витрину.
Нужная квартира в доходном доме на Екатерининском канале располагалась на четвертом этаже. Здесь, наверно, и в лучшие — ну, для кого-то лучшие — времена не было швейцара. А вот лестницу прежде украшал ковер, и выдирали его с мясом. За медные штанги зацепились пучки пестрых нитей. Замка в двери не было, и все же Саша постучала. Если там засада, то с этим все равно ничего особо не сделать. А вот от случайной пули настороженного горожанина стук в дверь может и уберечь.
— Я здесь. Входите, — ответил хрипловатый мужской голос. Саша машинально проверила, легко ли выходит из кобуры маузер — этот жест всегда придавал ей уверенности. Толкнула покрытую облупившейся краской дверь. Осмотрелась.
Небольшая пыльная комната. Заставленный рухлядью сервант. Колченогий стул с измятой, но аккуратно сложенной одеждой. Продавленная софа у дальней от окна стены. На софе — слабо приподнявшийся на локтях человек.
— У меня тиф. Будьте, пожалуйста, осторожны, не приближайтесь ко мне, — сказал человек. — Болезнь опасная и чрезвычайно заразная. Кто вы, для чего вы здесь?
Саша прошла через комнату, распахнула нечистые оконные створки.
— Душно тут у вас, Андрей Евгеньевич, — глядя будто бы в окно, краем глаза Саша отследила реакцию лежащего на софе человека. Имя, похоже, его, на чужое имя люди рефлекторно реагируют иначе. — Больным нужен свежий воздух, вы знаете? Меня зовут Александра Иосифовна Гинзбург. Я — старший следователь ПетроЧК. Пришла, чтобы поговорить с вами, Андрей Евгеньевич.
Щербатов медленно кивнул.
— Да, я понимаю. Имя мое вы уже знаете, потому представляться кажется излишним. Простите, что не могу подняться на ноги, — Щербатов с видимым усилием сел в постели, откинулся на подушку. — Пригласил бы вас сесть, но некуда, я гостей не ожидал.