Сказал Князев, разумеется, совсем другое.
— Недурно сработано, комиссар. Полк к выступлению готов.
— Это хорошо, — отозвалась Саша. — Об этом я обязательно сообщу в политдонесении. С которым тянуть уже невозможно. Хоть я не смогу там написать, что мне удалось хотя бы начать настоящую работу комиссара в полку.
— Дак пиши чего вздумаешь, — пожал плечами Князев. — Это твоя печаль, комиссар. Плевать я хотел на ваши партийные дела.
— Я не буду писать в политдонесении о том, чего не было. Но ведь и писать обо всем, что было, не обязательно. Например, нет никакой необходимости доносить о госте, который был здесь незадолго до меня.
Князев сел на соседний ящик. Глянул на Сашу с интересом. Улыбнулся. Закурил свою трубку.
— Продолжай, комиссар, — сказал он мягко. — Любопытно, много ли ты поняла.
Сашу пробил озноб. Наверно, вместе с сумерками наступил мороз.
— Полагаю, это был твой знакомый по Большой войне, — сказала Саша, стараясь, чтоб голос звучал твердо. — Полагаю, он прибыл сам, не стал посылать никого. Хотел заинтересовать тебя своими идеями о железном порядке, в которые сам свято верит.
Князев глубоко затянулся.
— Товарищ, — поправил он. — Не знакомый — товарищ. Хоть и из дворян он. Но на фронте не велика важность. — Князев помолчал немного. — Он жизнь мне спас в шестнадцатом. Себя под огонь подвел, а меня вытащил. Хоть и не обязан был.
— Я понимаю, — ответила Саша. — Федя, ты мне тогда сказал, что не хочешь, чтоб твои дети жили под этим их солнцем, под которым каждому отведено его место. Но ведь если б ты согласился на то, что тебе предлагали… у твоих детей было бы тогда не самое плохое место.
— Это по-своему даже хуже. Быть наверху. По-другому, но не слаще, чем внизу. Все они там переламываются. Я Щербатова-то хорошо знаю. И эти его идеи, про железный порядок и великую нацию… они не его. Словно ему кто нашептал. Да, многим эти слова по нраву. Устали все от войны, от разброда, от ваших социалистических сказок. Не знаю, поймешь ли ты, комиссар… Щербатов, он теперь будто, как у нас на Костромщине говорят, ставленный. Его слова — не его слова.
— Такое, — медленно сказала Саша, — случается.
Завтра же, решила Саша, надо напроситься к Аглае на тренировки по стрельбе. Щербатов сказал Саше, что она стреляет из рук вон плохо. Что ж, к их следующей встрече она станет стрелять много лучше.
— Тебе от меня что надобно, чтоб начать свою настоящую работу комиссара? — спросил Князев.
— Среди этих грузов были два пункта из моего личного списка. Первый — книги. Нам нужен ликбез.
— Все у нас грамотны.
— Знать грамоту и действительно уметь читать — разные вещи. Эти книги, они о том, что теперь важно. Они учат жить в революционную эпоху. Война же закончится однажды. Хочешь ли ты, командир, чтоб твои люди вошли в будущее, за которое сражались, не понимая его?
— Пускай. График занятий составь с Белоусовым. Я подпишу. Что второе?
— Красная ткань. Нам нужны пятиконечные звезды, чтоб нашить на форму. И знамена. Рабоче-крестьянская армия воюет под красными знаменами.
— Дельно, — ответил Князев. — Мы готовы сражаться. Это все, что теперь важно.
— Да, — отозвалась Саша. — Это все, что важно.
Глава 11
— Как попасть к адмиралу Колчаку? — спросил Щербатов у дежурного офицера штаба Сибирской армии в Омске. С офицером этим он был знаком еще по фронту, так что проблем с подтверждением личности особого посланца генерала Деникина не возникло.
— К Колчаку? — переспросил дежурный, лицо его сделалось странно задумчивым. Тут вошел солдат с пачкой телеграмм и офицер отвлекся. К Щербатову подошел штатский, подтянутый востроглазый блондин. Секретарь штаба сопровождал его к выходу.
— Вы, полагаю, только что прибыли? — спросил блондин. — Что ж, я охотно провожу вас к адмиралу Колчаку. Хоть тотчас же. Тут недалеко. Мне как раз в ту сторону.
— Адмирал принимает? В такое время? — удивился Щербатов. Уже давно стемнело.
— Адмирал теперь принимает всех и в любое время, — ответил блондин. — Идемте, сами увидите. Один момент, я только получу отметку на пропуске…
Щербатов последовал за самозванным проводником к выходу из штаба, в прихожую. Блондин быстро надел бобровую шубу и шапку, распахнул дверь. Щербатов поежился — петроградское пальто не держало сибирского мороза.