Но вместо этого говорю:
– Я забыла пальто.
– Хочешь, чтобы я его принес?
Я качаю головой, думая о том, чему недавно стала свидетелем:
– Нет.
– Ты же замерзнешь, – возражает Коул.
Я еще сильнее прижимаюсь к обнимающей меня руке:
– Нет, не замерзну.
Жар вспыхивает в глубинах его черных глаз, а объятие крепнет, но произносит Коул только:
– Нам надо домой, сгрузить стол и вернуть грузовик. – Он смотрит на небо. – К тому же, кажется, скоро пойдет снег.
Домой едем молча. Коул обнимает меня, и я рада, что он не требует ответов на вопросы, без сомнения, крутящиеся у него в голове.
Мы вытаскиваем стол под первыми снежинками. Затем мистер Дарби уезжает, чтобы вернуть грузовик до того, как дороги занесет.
– Не хочешь рассказать, что случилось? – спрашивает Коул, протягивая мне чашку чая. Мы сидим за кухонным столом, а огонь от плиты греет мои замершие конечности.
Я смотрю на витающий на чашкой пар, глаза жжет. Утыкаюсь носом в сложенные руки и рыдаю, пока слез не остается. Я слышу, как возвращается мистер Дарби, но он выходит так же тихо, как зашел.
Я вытираю глаза, а потом рассказываю Коулу все с самого начала. О том, что видела гибель «Титаника»; о куче мертвых тел на улице еще до того, как испанка превратила мое предвидение в реальность. О моем страхе перед полицейскими и обо всех низкооплачиваемых работах, за которые я бралась, чтобы выяснить сведения о клиентах. О маминой одержимости Гарри Гудини и о том, как мне ужасно хочется верить, что он мой настоящий отец.
Я рассказываю до хрипоты и, захлебываясь потоком слов, понимаю, сколько времени провела в одиночестве, пока ждала возвращения матери.
Коул накрывает мою руку своей, и я чувствую его беспокойство, когда заканчиваю происшествием в гримерке. О разговоре с Гудини не упоминаю – слишком личное, и я пока не знаю, как это воспринимать.
– Думаешь, твоя мать тоже любит Жака? – спрашивает Коул.
Я пожимаю плечом:
– Не знаю, способна ли она любить.
– Все способны любить, мисси, – раздается за моей спиной голос мистера Дарби.
Он берет мою нетронутую чашку и выливает чай в раковину, потом наполняет чайник водой и снова ставит на плиту. Как много о моих видениях он успел услышать? Впрочем, мне все равно.
– Твоя мать сделала все, что могла, с данными Богом талантом и красотой. Она одна растила ребенка и, вместо того, чтобы отказаться от тебя, держала при себе. Ты всю жизнь путешествовала, встречалась с новыми людьми и получала новые впечатления. – Я пытаюсь его перебить, но старик поднимает руку. – Да, не все увиденное из разряда приятного, случались и ужасные, тяжелые времена. Но жизнь полосатая. Иногда ты оставалась одна, испуганная, страдая от страха и голода. Многие чувствуют себя точно так же.
Я молча слушаю. Хочется поспорить, но я слишком устала, чтобы говорить связно.
Чайник свистит, и мистер Дарби наливает мне чашку свежезаваренного чая. И только теперь я замечаю, что в раковине гора тарелок, а на столе крошки.
– Сегодня горничная не пришла, – поясняет сосед, увидев, что я разглядываю беспорядок. – Так трудно найти хорошую прислугу. А теперь выпей, сразу почувствуешь себя лучше.
Я пью без возражений.
– Не хочу на тебя давить. Твоя мать – холодная женщина. Но готов поспорить, что о тех путешествиях у тебя остались и хорошие воспоминания.
Я вспоминаю о Швайнгарде, Кэме Ли и всех тех, кто со мной подружился и научил выживать, и неохотно киваю. Иногда наши переезды были чудесными.
– Вот я о чем, – самодовольно бормочет мистер Дарби.
– Ну и что? – Я раздражена, устала и ненавижу признавать свою неправоту. И это у меня от матери.
– Думаю, он имеет в виду, что приходится принимать и хорошее, и плохое, потому что нет выбора. Такова жизнь. – Коул осторожно сжимает мою руку, и я чувствую его грусть.
Интересно, подразумевает ли он войну или гибель отца? Неудивительно, что Коул так серьезно относится к жизни. Я сжимаю его ладонь в ответ.
Мистер Дарби кивает:
– Вопрос в том, мисси, что собираешься делать сейчас? Ты уже взрослая или скоро таковой станешь. Никто не ждет, что ты будешь выступать с матерью до конца своих дней. Похоже, она в любом случае выталкивает тебя из гнезда. У нее есть работа и любимый мужчина. Ей не о чем волноваться. А как ты?
Я невольно смотрю на Коула: его черные глаза спокойны и невозмутимы, как в первую нашу встречу. Я отвожу взгляд, не желая, чтобы он заметил мое смятение.