«Знал бы ты, с чьей подачи все закрутилось», – улыбнулся про себя Петрович.
– Но ведь была еще куча всяких светских и развлекательных мероприятий. Вообще, как русская столица нас встретила, это незабываемо. Но, вот тебе – нюансик: Берта и один из ваших промышленников, Борис Луцкий, несколько вечеров провели в обществе только друг друга, практически никого и ничего вокруг себя не замечая. Сказать, что это многих удивило, – поскромничать. Хотя, говорят, что они раньше были знакомы, но тут что-то… э… вроде, сенсации вечера, наклюнулось, – рассмеялся Тирпиц.
– Да, мне как-то без интереса чужая личная жизнь, мне сегодня интереснее пушки, – прищурился Петрович, а про себя подумал: «О-ля-ля! Это интересный оборот. Не было ни гроша, да вдруг – алтын. Если такая неожиданная комбинация выгорит, то нам – сам черт не брат! Надо царю предложить Луцкому титулок какой дать, завалящий, чтоб Золотая рыбка точно с крючка не сошла…»
– Личная жизнь, это важно, что ни говори. Ты прости меня, Всеволод Федорович…
– Это за что еще?
– Понимаешь, еще в Берлине я очень просил Экселенца договориться с Государем о том, чтобы они дали нам побольше времени пообщаться. И видишь, как вышло… тебе, вместо того, чтобы заслужено оказаться в объятиях любящей супруги, приходится снова мчаться с нами во Владивосток.
– Не кори себя. Я ей обо всем отписал. Жены моряков понятливый народ. Тем более, что она сейчас счастлива возвращением старшего сына. И уже не сопляком с выпоротой задницей домой приехавшего, а мужчиной, офицером с Георгием в петлице.
Что же до меня, даже и не знаю, как это состояние пациента у врачей называется, но я пока, наверное, не отошел от всего. Короче, «возлюбивший войну»,[2] – Руднев печально вздохнул, неуверенно повертел в пальцах опустевший бокал, после чего глубокомысленно выдал:
Эх! А, давай еще по одной, что ли? За наших домашних…
К моменту, когда вторая поллитра благородного вискаря окончательно исчерпала себя, Петровичу вельми захорошело. Принимающая сторона периодически поклевывала носом и пару раз роняла кусок языковой колбасы с вилки, но по-моряцки держалась. И это радовало. Настало благостное время трепа по душам, когда дамский вопрос уже вчерне обсужден, не получив развития исключительно за отсутствием этих самых дам в зоне уверенного целеопределения, но возвышенная душа поет и жаждет чего-нить эдакого, а физические кондиции еще позволяют телу не растекаться в горизонталь…
– Альфред, а вот, все-таки, скажи: с чего это ты, еще в Берлине, задумал именно со мной все эти дела перетереть?
– Что значит «перетереть»?
– Ну, в смысле, обсудить. Есть же Степан Осипович. Начштаба Молас, наконец…
– Прикидываешься тугодумом? Или так понравилось звучание комплиментов?
– Честно? Приятно, конечно, – не стал скромничать Петрович.
– Я так и понял. Почему именно с тобой, спрашиваешь? Ну, твои «трюки на трапеции под куполом» в начале войны, это само собой. Это ты и сам понимаешь. Но я регулярно прочитывал не только ворох газет, но и донесения моих наблюдателей на ваших эскадрах. А они, мой дорогой, достаточно объективны. И меня заинтриговал не «новоявленный Нельсон», как о тебе трубили щелкоперы, а то, как ты «чудил», приводя в чувство сонное царство во Владивостоке, и переставлял пушки на своих крейсерах.
– Ну, воевать-то мне надо было хоть чем-то. После того, как Камимуру не удалось на минах поймать.
– Другой, получив прикуп в два броненосных крейсера, вряд ли помышлял бы о чем-то ином, кроме прорыва в Порт-Артур, под флаг к комфлоту…
Я был во Владивостоке в 1897-ом и думаю, что за эти годы там слишком многое не поменялось. Все-таки, ваши порядки я немножко знаю. Даже Чухнин не смог бы быстро привести порт, как базу, в должную форму для ведения войны, а он там был всего-то год с небольшим. Да, конечно, там у тебя был док. Но вместо полноценного морзавода – лишь ущербные мастерские. Однако! Ты не ушел, а стал упрямо вытаскивать на себя Камимуру! И вот это, Всеволод, было и неожиданно, и чертовски интересно.
Но, уж если хочешь совсем на чистоту, то после твоих первых блистательных побед в качестве командира крейсера, позже, в роли флотоводца, ничем особо выдающимся ты не отметился. Организационные дела, все эти доработки на старых и новых кораблях, что в Кронштадте и Севастополе с твоей подачи делались, причем в неимоверно сжатые для российской традиции сроки, – это меня магнитило к твоей персоне в первую очередь. Про торпедные катера – вообще отдельный разговор.
2
«Возлюбивший войну», роман Джона Херси. Книга, вполне достойная стоять в одном ряду с лучшей западной «военной» классикой Э.М. Ремарка, А. де Сент-Экзюпери, Э. Хемингуэя, Д. Нолля или И. Шоу.