Всеволод, что удивительно для чиновного русского, оказался скорее бесхитростным и открытым, нежели лживым или коварно-расчетливым. При его выдающемся даровании и головокружительном военном взлете карьеры, Руднев почему-то не смотрел на него, уже кабинетного моряка, свысока. Скорее, наоборот: Тирпиц чувствовал в его словах и взгляде неподдельный интерес, даже глубокое уважение к персоне германского военно-морского статс-секретаря! Поистине – загадочна славянская душа…
Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом «двойного дна». А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением…
Черт возьми, этот русский Нельсон положительно начинал ему нравиться!
Глава 2. Поезд идет на восток
Великий Сибирский путь. Март 1905-го года
Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо пытался понять: где они едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой «Просыпаемся! Просыпаемся! Через полчаса прибываем!» По идее, пора бы начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы успеть просочиться в сортир стравить клапана до того, как большинство его бедолаг-попутчиков повылазят из своих купе.
Почему «бедолаг»? А вы слышали, КАК храпит с бодуна Петрович?
«Ой, блин!.. Голова – что жопа. А жопа – не часть тела, а состояние души… Похоже, вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг – не помню, ни черта… Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры… Там прошлый раз начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим…»
Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так – ранним утром. Все равно как – под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким привычным, серенько-моросящим, холодным демисезонным дождем…
Из вокзала нырнуть в метро, и быстренько – гостиничное обустройство, перекус, и вот уже – он весь перед ним! Великий город, в котором он никогда не жил, но куда его всю жизнь тянуло, манило каким-то волшебным, сверхъестественным магнитом. Город, в котором его ждут трое замечательных людей, его друзей, таких разных, но, как и он, объединенных одной общей любовью, одним общим счастьем и бедою одновременно – нашим, русским флотом…
– Гостиница? Что еще за нелепица такая? Нет. Извозчика и домой! В Кронштадт, на Екатерининскую. Благо, лед стоит крепко, – пароходика не ждать. А там уже извелись все, наверное. Жена пирожков напекла с вечера, но все равно, нужно будет в городе успеть присмотреть вкусненького: соседи непременно пожалуют с визитами. Главное, чтоб сразу в Собрание ехать не пришлось.
– Стоп… Какой еще ДОМ? Кто – с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???»
– Всеволод Федорович? Любезный… Вам плохо? – осведомился ласково-участливый Голос, бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.
– Мне плохо? Да мне – пипец. ИК… – ответствовал Петрович, судорожно подавив недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.
– Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно переживали… Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?
– ИК… Ничего не думаю. Ой-вэй… а думалка-то как болит. Какие еще на… ИК… нафиг, немцы? Питер скоро?
– Санкт-Петербург? – Голос коротко и вежливо рассмеялся, – Полагаю, не ранее, чем через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.
– Издеваемси?
– Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой полежать. Отдыхайте… – Голос смолк, и чуть слышные шаги удалились куда-то.
Месяц… Месяц-Месяцович… месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?
– Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете, милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы вспомнить.
– Отвали…
– Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не обучают? Или здесь – случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам, любезнейший, наплевать, уже после той первой ночи в борделе ясно было…
– Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная…
– Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?