– ЧТО!? Какой еще Имп… ой… ОПЯТЬ???
– А ты думал – отмучился? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.
– С кем это мы… так… вчера. А?
– С господином фон Тирпицем, с кем же еще.
– У-у-у… и что я… тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?
– Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все с больной головы на здоровую.
– Аффигеть, как классно… Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде были?
– Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости. Кстати, по отчеству – Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с…
И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?
– Извини, виноват. И, это… что за пессимизм? Ну, вааще…
– А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении, желудок у нас – один-с. На двоих…
– О, Господи… ИК… не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик…
– Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.
– Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с. Перебрал… но не так ведь, чтобы себя не помнить. И вдруг – на тебе!.. Такая вот ерунда…
– Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что…
– Ну? Не томи…
– Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-нашему, я и не запомнил. Извиняемся…
– Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?
– Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица Небесная. Но толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать. Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя…
– Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим знаком? Дела… Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-нибудь тебе говорил? Где он сейчас?
– Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили… Тогда, что видел и слышал – расскажу. Не извольте гневаться, все – как на духу, что было. Святой истинный крест!
– Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуралесил по пьяному делу, да? Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, – коль не помер, жить теперь с этим со всем.
Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и непоправимое во всем этом деле, – он сам, как говорится, был полностью «в дребодан», а его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.
С точки зрения кастовой морали морского офицерства – это был форменный позор. Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не только ему одному, но и, по восходящей, – всему российскому флоту и самому Государю-Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но сути дела это не меняло.
На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то четвероногому у входных стрелок рязанской станции – это сущая безделица. Слава Богу, что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера, никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью. Допустим даже, что так…
Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, и после, опять же самолично, распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу… Господи! Какой ужОсс… Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.
Однако, завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича катастрофы, как и о ликвидации последствий всего учиненного его любимым адмиралом беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво, постучали.
– Тут к Вашему высокопревосходительству, господа…
– Господа-товарищи! Тихон, не суетись, дай пройти!
– Заходите, заходите. С черной меткой прислали, или как? – Петрович по голосам за дверью уже понял, что это кто-то из его «банды»: Хлодовский и Щеглов – точно, но явно, не только они одни, – Тиша, дай нам поговорить, посмотри там…