– Здравствовать Вам, Всеволод Федорович. Не позволите ли войти?
– Иван Константинович!? Дорогой мой, рад лицезреть! Но разве Вы из Москвы не…
– Как видите. А что прикажете делать? Уговор дороже денег. И не мог я Вас оставить биться с Дубасовым и Бирилевым в одиночку. Да, Ломен еще тут, вечный их подпевала…
– Но Вам лечиться нужно еще, друг мой! И как только Государь-то позволил? Наши дела и потерпеть могли. Недели три-четыре вряд ли что-то решили бы.
– Это Сормово день-другой вполне потерпит. Что же до всех этих дел, думаю, Вы ошибаетесь, любезный Всеволод Федорович. А если и нет, то лучше подстраховаться, чем потом локотки кусать. Le temps perdu ne se rattrape jamais[4]. Так что, как мы решили тогда, что вдвоем им противостоять проще будет, так тому и быть. Не возражаете, mon amiral[5]?
Да, и неужели Вы подумали, что я, уже уговорившись с Вами обо всем, поступил бы по-иному? В конце концов, случившееся с Вами пустячное дельце, мало чем по-существу отличается от очередной внезапной вводной вышестоящего начальства. Вроде тех, что нам на штабных играх во Владивостоке подкидывали, не так ли? Правда, начальство в данном случае было самое наивысшее. С Господом особо не поспоришь, – Григорович сдержанно усмехнулся, – Свистопляска с Вильгельмом и вокруг Вильгельма нам планы куда больше попутала. К тому же, я уже довольно сносно себя чувствую.
Пока Вы с «варяжцами» толковали, Государя и докторов я сумел убедить, что до Рузаевки или даже до Казани, вполне могу сопроводить Вас. Поскольку окончательных указаний по инспекции заводов на Волге, и прежде всего, в Нижнем Новгороде, которых от Вас с нетерпением жду, я пока не получил. А сделать им смотр нужно обязательно… Одним словом, самую малость обмолвился о наших задумках, Вы уж, извините.
– Иван Константинович, спасибо, мой дорогой! Вы меня простите, что Ваша встреча с родными еще отложилась. Но сделали Вы все правильно. И сам я беспокоился на тот же предмет: все-таки, одному против Шпица идти, это пострашнее, чем против Камимуры, – Петрович рассмеялся, крепко пожимая руку вице-адмирала, – В Нижний тогда из Казани поезжайте, посмотрите, кто на что годен из заводчиков. По-суворовски к волгарям нашим явитесь: как снег на голову, чтоб никих потемкинских деревень подготовить не успели. И поблагодарить сормовичей, опять же, надо. Вы сами видели, что главный груз по подъему на сносный уровень судоремонта во Владивостоке нижегородцы на своих плечах вынесли. И с собой кого-нибудь из молодежи нашей возьмите…
Так, значит, Государь не возражал?
– Нет. Тем более, что я ему поведал занимательную историю лодки Губэ, что у меня на шканцах в Артур прибыла. И про двигатели, и про всю мороку с газолином. Ну, и про тот славный, отчаянный выход Власьева с Дудоровым[6]. Как жаль, что они промахнулись. Хоть я и понимаю после наших с Вами обсуждений, что на будущее нам их успех, скорее противопоказан был. Но все-таки, чертовски хотелось…
– Все-таки, что ни делается, то и к лучшему. В этот раз, во всяком случае. Достойные славных дел награды оба получили. И все, кому надо, знают теперь, какое грозное оружие в ближайшие десятилетия может получить наш флот. И обязательно получит!
Пригревшись под теплым плюшевым пледом в уютном кресле, занятый своими мыслями, Петрович меланхолично созерцал проплывающие за окном пасмурные картины полей и перелесков, посыпаемых мелким, мокрым снежком отступающей зимы. Россия начала 20-го века, уже один раз прокрученная перед ним с востока на запад в темпе двенадцатидневного сериала, снова плавно текла за стеклом, но с запада на восток.
Маленькие станции встречали водокачками, полосатыми будками, вытянувшихся во фрунт полицейских, звонкоголосыми путейскими колоколами, чугунными, украшенными литьем, столбами «одноруких» семафоров, кутающимся в длиннополые шинели и тулупы железнодорожниками и служивыми, отдающим честь.
А еще: вскинутыми шапками, или поясными поклонами разного случайного люда. Того самого русского народа. Того, которому они с Василием и Вадимом вознамерились тут послужить. Народа разного. Иногда провожающего прикрытым рукой от взгляда, или пущеным нагло, на показ, смачным плевком во след царскому поезду…
Было от чего задуматься. Если вспомнить, что на стройке Великого Сибирского пути полегло в землицу вокруг насыпей и мостов раз в десять побольше «работных людишек», чем при сооружении Николаевской дороги между Петербургом и Москвой. Той самой, о которой великий Некрасов не так давно написал одно из самых пронзительных своих стихотворений:
5
Мой адмирал. франц. Обращение штаб- и обер-офицеров к адмиралам на французском флоте. Часто использовалось в наших кают-компаниях, особенно после Тулонского визита 1892-го года русской эскадры, как элемент морского офицерского слэнга.
6
26-го июня 1904-го года полуподводный миноносец «Уж» (бывшая ПЛ «Губэ-2», тайно купленная во Франции и доставленная в Порт-Артур на борту ЭБр «Цесаревич») с экипажем в составе лейтенанта Б.Т. Дудорова и мичмана С.Н. Власьева, оснащенная ДВС от моторного катера с крейсера «Баян» (вместо испорченного «родного» ЭлМ), ранним утром у бухты Тахэ атаковала минами Шварцкопфа два японских миноносца. Обе торпеды в цель не попали. Противник эту историческую для РИФа атаку даже не заметил.