Я не мог оторваться от этой картины страшного взрыва, видимого на расстоянии около десяти морских миль от нас. Звуки же взрывов до нас не доходили. Затем оба черных облака чуть оторвались от корпуса корабля и стали медленно подниматься вверх и слегка расширяться. Вдруг из воды высунулся на значительную высоту нос японского броненосца, очевидно, сначала затонула корма, и медленно опускаясь в вертикальном направлении, носом кверху, корабль исчез с морской поверхности.
Гибель взорвавшегося второго японского броненосца казалась точной копией взрыва и гибели "Петропавловска" и совершилась в течение одной минуты. Два облака густого, черного еще, дыма - это всё, что осталось от японца. Темные пятна в небе держались с полчаса и, расплываясь, постепенно исчезли.
Восторгам не было предела. Все восхваляли командира "Амура", так удачно выполнившего постановку мин, задуманную одним из его офицеров.
Все стали говорить, что скорее надо выйти в море всей эскадре и прикончить противника. Я обернулся назад и вижу: за моей спиной на цементной площадке на корточках сидит Н. О. Эссен. Перед ним на полу ящик полевого телефона. Он усиленно звонит на флагманский корабль, стоящий у стенки внутреннего бассейна против управления порта. Группа офицеров, с которыми он объясняется короткими фразами, обступила его. Все высказывают мысль о необходимости немедленного выхода в море.
Уже здесь, в Париже, в 1947 году, через 43 года, на обеде порт-артурцев в Морском собрании (рю Буассиер, 40), кап. 1 р. Сергей Николаевич Власьев рассказывал нам, как он тотчас после взрыва и гибели "Хатсузе", будучи, как и я, на Золотой Горе в момент этой катастрофы, обратился к флаг-капитану кап. 2 р. Эссену с {195} просьбой разрешить тотчас же дать радиосигнал со станции на Золотой Горе по международному коду:
- Флот извещается, что наши подводные лодки потопили японский броненосец!
Эссен разрешил, и радио тотчас же было дано. Я же со своей стороны ясно помню, что когда я, не отрывая глаз, смотрел на место гибели "Хатсузе" (допуская возможной и последующую удачу), стоящие рядом со мною офицеры, наблюдавшие в бинокли, говорили:
- У них паника! Они стреляют друг в друга!
Теперь я понимаю, что это было следствием находчивой инициативы С. И. Власьева.
Как сейчас помню доклад Эссена адмиралу Витгефту о происшедшей на его глазах гибели "Хатсузе" и о тяжком повреждении другого японского броненосца, горячую просьбу его и убеждение немедленно развести пары на всей эскадре, чтобы выйти в море до подхода главных сил адмирала Того.
От момента взрыва на мине первого японского броненосца до гибели "Хатсузе" прошло около двух часов, следовательно надо было спешить.
Но повторилась та же преждевременная боязнь подводных лодок и опасная стрельба вокруг себя по воображаемым перископам, как было при гибели "Петропавловска" и взрыве "Победы".
По репликам, которые подавал Эссен, можно было заключить, что адмирал Витгефт колеблется и не соглашается. В период этих переговоров флаг-капитана со своим адмиралом, офицеры сообщили Эссену новые наблюдения о том, что к месту катастрофы подходят новые японские суда, но малого тоннажа, тип которых разобрать трудно. Всё говорило за то, что главные силы Того были далеко.
В то время предполагали, что японский флот для прикрытия уже начавшихся своих десантных операций на Ляодунском полуострове (с целью отрезать крепость Порт-Артур от Маньчжурской армии) базировался на архипелаге мелких островов Эллиот, расположенных {195} между Кореей и Ляодуном, принадлежащем России на тех же основаниях, как и Квантунский полуостров и Порт-Артур.
Острова Эллиот находятся всё же довольно далеко от Порт-Артура, приблизительно в полудневном переходе, а может быть и больше.
Если в момент гибели "Хатсузе" главные силы японского флота, действительно, находились там, то, конечно, если бы наш флот вышел тотчас же после гибели "Хатсузе" (а еще лучше, после подрыва их первого броненосца), он мог бы разгромить японские суда, находившиеся поблизости к державшемуся еще на воде поврежденному противнику и утопить его. Впоследствии выяснилось, что этот подорванный броненосец сам затонул, не дойдя до японской базы.
Было еще одно обстоятельство, чрезвычайно благоприятное для нас, которое, однако, еще не было известно ни адмиралу, ни флаг-капитану. У наших берегов около Талиенвана погиб еще один, третий, корабль, тоже взорвавшийся на мине. Известие о гибели этого корабля не было сообщено своевременно благодаря очень слабой береговой связи наблюдений.
Если бы гибель третьего японца у Талиенвана стала известна адмиралу Витгефту своевременно, может быть, он и решился бы выйти в море со всеми силами, повернуть успех войны на море в нашу сторону и тем оказать величайшую услугу Российской империи. Но, не зная еще о гибели третьего неприятельского корабля в этот роковой для японцев день, он на это не рискнул, несмотря на энергичнейшие увещания и доводы своего флаг-капитана, которые все мы, в том числе и я, слышали своими ушами.
Морской врач
Я. И. Кефели
{197}
МОРСКОЙ БОЙ 28 ИЮЛЯ
Ночь на 29-ое июля была тихая, жаркая, но не душная, благодаря слабому ветерку, тянувшему с севера. Закончив необходимые приготовления к выходу в море, все крепко спали, набираясь сил на завтрашний день.
С каким чувством встретили на эскадре зарю 28-го июля - не знаю и не берусь догадываться, так как за последние дни суда почти не имели сообщения между собою. Что касается настроения, господствовавшего на "Диане", затрудняюсь точно его формулировать. Не было ни того задора, который характеризовал собою кратковременный "Макаровский" период, ни жажды мести, охватившей всех в первый момент после гибели "Петропавловска", ни азарта, вызванного опьянением негаданной удачей 2-го мая, ни радостной решимости, с которой 10 июня был встречен сигнал о выходе в море, - всё это уж было однажды пережито и, хотя оставило в душе каждого глубокий след, повториться не могло... Эти хорошо обстрелянные люди, десятки раз видевшие смерть лицом к лицу, готовились к бою, как к тяжелой ответственной работе.
"Итак, решено: завтра утром идем в море. Смертный бой. Благослови, Господи! - О себе, кажется, мало думают. Надо послужить".
Эти строки я занес в свой дневник, уже ложась спать, накануне выхода.
Был еще оттенок в настроении личного состава, о котором умолчать не могу, это - чувство удовлетворения, сознание глухого разлада, существовавшего между "начальством" с его намерениями, и массами с их желаниями и надеждами.
За последние три дня бомбардировки с суши не раз приходилось слышать почти злорадные замечания:
{198} - Небось теперь поймут, что артурские бассейны - могилы для эскадры!
- Могила еще ничего! - подавали реплику наиболее озлобленные. - А вот, если кратковременная смерть, а затем радостное воскресение под японским флагом! - Вот это уж хуже!
Известие о предстоящем выходе в море вызвало не энтузиазм, а... вздох облегчения. Необходимость этого выхода была до такой степени очевидна, массы были так проникнуты этим сознанием, что упорство "начальства" порождало среди наиболее горячих голов самые ужасные подозрения... Иногда казалось, подобно тому, как рассказывали про первые моменты после внезапной атаки 26 января, что вот-вот по эскадре пронесется зловещий крик - "Измена! Начальство нас продало!" А что было бы дальше?..
Чуть забрезжил свет, начался выход эскадры. "Диана", стоявшая на сторожевом посту, пропустив всех мимо себя, тронулась последняя в 8 час. 30 мин. утра.
"Совсем тихо - и погода, и на позициях", - записано в моем дневнике.
На востоке, в утренней дымке, смутно виднелись "Сикисима", "Касуга", "Ниссин" и отряд старых крейсеров ("Мацусима", "Ицукусима" и "Хасидате"), который начал спешно отходить к 0.
В 8 час. 50 м. утра с "Цесаревича" сигнал - "Приготовиться к бою", - а в 9 час. новый: - "Флот извещается, что государь император приказал идти во Владивосток".