Много позже, когда Янике вернулся слух, ей объяснили, что это были «учения» и нерадивый командир броневзвода запутался в карте. После учений от села мало что осталось, родителей не вышло положить в землю даже головешками. Яника поехала в Порт-Пилар, снимать комнату у дальней тетки.
Город встретил ее неприветливо. Днем выбивали стаккато поезда монорельсовой дороги, от них стучало в висках и шла носом кровь. Ночь укутывалась назойливым неоновым светом, от которого невозможно было заснуть. Город кружил голову и требовал деньги. Денег у Яники не было. Ей указали на двери борделя для военных, потом на ворота потогонки, где шили одежду, и сказали – выбирай.
На пятое утро в Порт-Пиларе Яника пошла к фабричным воротам.
Ее немного подержали в корридоре, сказали оттиснуть отпечаток пальца на непонятных бланках и вместе с двумя новенькими девочками отправили в цех.
Девочки хватали женские блузки-безрукавки с линии подачи и складывали их вчетверо, а Яника отматывала с большого мотка кусок прозрачного пластика, заворачивала в него блузку и лепила ярлык. Ярлыки лежали в глубокой корзинке и пока корзинка не пустела до дна идти домой было нельзя.
В первый день они начали работать утром, когда солнце едва-едва поднялось над крышами домов и закончили на следующее утро, когда солнце приближалось к зениту.
Линия подачи в цехе, куда их определили, шла верхом, моток с пластиком висел у Яники над головой, так что работать пришлось стоя, и после шестнадцати часов смены Яника не чувствовала ног.
Яника пришла домой. Сил поесть и вымыться у нее не осталось. Она легла и проспала до следующего рассвета, когда снова нужно было идти на фабрику. Яника попробовала встать и поняла, что ноги у нее отекли так, что она не может одеть свои туфли-лодочки. Она поплакала, а потом успокоилась и немного подумала. На фабрику она взяла с собой три подушки и бросила их под ноги.
Подушки не помогли и через час работы ступни снова болели так, будто их прижигали раскаленной кочергой.
Через месяц работы в упаковочном цеху Яника скопила достаточно денег, чтобы поднести подарок начальнице участка. Ее перевели в другой цех – теперь она обтачивала каймы на тех блузках, которые раньше паковала. Здесь нужно было сидеть, корзинки с ярлыками были не такими глубокими... Словом, работа была куда легче, если только не ссориться с мужчинами, которые чинили швейные машинки, и подносить подарки линейному мастеру, который только и делал, что выпивал с хозяином фабрики.
Хозяина фабрики звали Ниш. Был он худощавый и немного сгорбленный, носил очки в толстой черепаховой оправе. Редкие, зачесанные назад волосы у него почему-то всегда были мокрыми. Яника видела Ниша мельком и всего один раз до того дня как в сезон большой жары случилась история с ювелирной мастерской.
Ювелирная мастерская располагалось в одном квартале от потогонки. Была это крохотная контора, с пыльными витринами, примечательная только тем, что брала она деньги на сохранение, под хороший процент. Конечно, работал в Порт-Пиларе большой солидный банк, обустроенный людьми со звезд еще семьдесят лет назад, - но туда и зайти было страшно: тяжелые створчатые двери с медвежьей пастью на ручке, за ними мраморная лестница, наверху лестницы неподвижный охранник в униформе, и огромный зал, по которому сновали голосистые клерки.
Лавка же была своя, тихая и домашняя, с добродушным толстым кассиром в протертых нарукавниках, и давала на двадцать процентов больше, чем банк, и еще немного сверху той работнице, которая приводила подружку.
Вся потогонка несла в ювелирную мастерскую свои деньги, а потом и соседние потогонки понесли тоже.
На третий месяц как Яника стала сидеть за швейной машиной, ювелирная лавка закрылась вечером и не открылась утром.
Поначалу все думали, что хозяева уехали в Порт-Саур по делам и равнодушно смотрели как погромыхивает от проезжающих автомобилей дверная решетка и огромный амбарный замок. На третий день швея, которая работала с Яникой в одной линии, расстелила под пыльной витриной коврик и караулила хозяев весь день и всю ночь. На пятые сутки в цехах шести потогонок было пусто, а на той улице, где стояла лавка – напротив, чрезвычайно людно, да так, что никаких машин там уже не было, а был только пестрый бабий кавардак, который плакал и ругался на десять тысяч голосов.
На шестой день толпа взломала лавку и разнесла ее по кусочкам, а потом отправилась к Нишу, - ведь днем ранее многие в толпе говорили, что будет справедливо если Ниш возместит пропавшее.