Яника помолчала.
- Нет никакого «на самом деле», - сказала она. – Есть версия, которая наиболее сообразна текущим обстоятельствам.
К уединенному дому на южной окраине города Сох можно было добраться двумя путями. Человек за рулем замызганой машины на минуту задумался, прежде чем выбрал маршрут в своем навигаторе.
Одну дорогу накануне отремонтировали и прихорошили: обильно подсветили дынно-желтыми лампами, расставили по обеим ее сторонам причудливые искуственные деревца, будто бы скленные из обломков черного хрусталя, с янтарными искрами внутри. Дорога вела через глухие ворота, поднималась, забирая влево, и тот важный гость, который избрал этот путь, мог полюбоваться, как за поворотом неспешно вырастает ломаный абрис крыши – дом поднимался из земли, огромный, монолитный, величественный, словно язык горной породы, выдавленный тектоническими силами наружу, под свет двух лун. Даже самому несведущему человеку было видно, что перед ним работа дерзкого и талантливого ума. Дом выиграл главную архитектурную премию метрополии, попал в один или два учебника, однако рядом с его фотографиями никогда не указывали, что дом принадлежит человеку по имени Гасседак.
Водитель выбрал другую дорогу. Там не было нового покрытия, не было чудесных деревьев, однако трасса взбиралась спину облысевшего холма и открывала отличный вид на город, особенно в такое время – когда солнце уже по самую макушку окунулось в пролив, и неспящий город принимались расчерчивать огнями, красными и синими вперемешку, где под линейку, а где от руки, беспорядочно.
Машина прошла пост охраны и нырнула в тоннель, который вывел ее прямиком в бетонное брюхо небольшой подземной автостоянки. Гость не стал запирать машину. Он вызвал лифт и утопил кнопку верхнего этажа.
В пентхаусе его охватило смутное беспокойство, как это бывало всегда, когда он здесь появлялся. За створками лифта начинался полумрак. Не было ни стен, ни окон – по крайней мере, таких, какие он знал: прозрачные стеклянные панели уходили вверх и смыкались над головой гигантским зубцом. На невидимых струнах висел проекционный экран, словно кто-то раскинул под потолком матово-черное покрывало.
Лампы в пентхаусе не зажигали. Справа неживым белым светом сиял бар. В темноте можно было угадать очертания кресел.
В дальнем кресле сидел Каркумма. Закинув голову, он дирижировал лазерной указкой и, повинуясь движениям его руки, на проекционном экране вычерчивались траектории небесных тел, появлялись и пропадали контуры созвездий, нитями ложились звездные трассы.
Все знали, что у Каркуммы есть ученая степень по космонавигации и за глаза называли Звездочетом. Он любил назначать здесь встречи, которые требовали деликатности и спокойствия, отсутствия лишних глаз, гарантий безопасности, наконец, - одним словом, требовали нейтральной территории.
Гость молча прошагал к Звездочету, опустился в кресло напротив, и тут же утонул в мягких, поддатливых словно кисель, подушках по самую шею, так что колени задрались вверх. На столике перед ним перемигивался индикаторами массивный куб, - опытный глаз сразу мог признать в нем портативный генератор армейского образца. У генератора было плохо и изученное и крайне полезное свойство: он забивал белым шумом все жучки, какие могли найтись в радиусе восьми метров с небольшим.
- Последние несколько дней по телевизору страшно интересные новости, - сказал гость и поерзал в кресле.
Звездочет поднял голову. В сумраке ничего было не разобрать, но гость знал, что его собеседник в лице меняется не чаще, чем столетний дуб меняет рисунок коры.
- Дастидар по глупости науськал Хоршида, а Хоршид по неосторожности вспомнил старые обиды на Гасседака, - сказал Каркумма. – Его трудно винить. Все-таки из-за Гасседака его едва не прикончили пятнадцать лет назад.
- Плохо, - сказал гость.
- Пускай Дастидар гуляет сам по себе, - сказал Каркумма, - Рано или поздно он сломает себе голову. Вместе с Хоршидом.
- Они загуляли туда, куда не надо, - сказал гость. – Репортаж пойдет в федеральную новостную сеть. Это не шутки. Верхушка ячейки беспокоится. В конце концов, Гасседак заготавливает сырье на нашей территории. Ячейка привыкла к определенной плотности финансовых потоков.
- Я всегда находил довольно любопытным, когда борцы за счастье трудового народа ртом проклинают торгашей, а руками гребут деньги на торговых операциях, - сказал Каркумма.
- Я всегда находил довольно любопытным, что мы получаем деньги по глупости и костности метрополии, - в тон ему сказал гость. – Много ли бы стоил наш товар, если бы вы не вели свою бессмысленную «войну с наркотиками»? Много ли бы нам удалось заработать? Мы травим прогнившую и глупую империю, а империя нам за это еще и приплачивает.