Я перешел к противоположной стене, проигнорировал невысокий журнальный столик с парой кресел, рассеянно осмотрел современные стеллажи, заполненные дисками – к слову сказать, исключительно информационного характера, – и наконец добрался до горки, стоявшей в дальнем углу, рядом с окном. Она привлекла мое внимание лишь потому, что тоже была очевидным антиквариатом, однако после непродолжительного осмотра в свою очередь показалась безынтересной. В бар я лезть не собирался, а на двух открытых полках были в живописном беспорядке разложены всякие безделушки, художественные и не очень – единственное, пожалуй, свидетельство того, что кабинет принадлежит женщине. Пялиться на всякую белиберду в мои намерения никак не входило, и я отвернулся. А надо сказать, окна кабинета выходили почти строго на юг, и уже начавшее опускаться солнце бросало косые лучи на эту самую горку. Вот, оборачиваясь, я и поймал уголком глаза блик, показавшийся мне странно знакомым…
Более того, резанувший глаз отсвет так меня поразил, что я застыл на месте, глядя на садик за окном и лихорадочно пытаясь вспомнить, где и когда видел нечто подобное… Нелегкая задача, скажем прямо. Зачастую внешность людей, с которыми давно не встречался, бывает трудно восстановить в памяти, не то что блик. Полагаю, сознательный перебор всех вариантов и возможностей (а я пытался им заниматься) занял бы у меня всю оставшуюся жизнь, но, как нередко случается, ответ всплыл сам. Ответ, заставивший меня броситься обратно к горке с таким рвением, что я едва не снес ее к чертям собачьим!
Искомое я нашел почти сразу, теперь оно само бросилось в глаза. И была это небольшая, лежащая между двумя причудливыми раковинами камея, вырезанная из кости и украшенная несложным рельефом гор. Камея была очень старой, по ней змеились тонкие трещины, и в качестве ювелирного изделия она уже никуда не годилась. Да и вообще она была бы ничем не примечательна, если б не одна мелочь – камея была керторианской. В этом не могло быть ни малейших сомнений – я вспомнил именно сверкание кости, особым образом обрабатываемой на Кертории. Если бы не красноватый оттенок лучей солнца Новой Калифорнии, сказавшийся на яркости блика, то я, пожалуй, даже не потратил бы время на идентификацию… А уже рассматривая камею на ладони, я обнаружил, что и изображенный на ней контур горного хребта мне тоже знаком. Не то чтобы я видел его воочию – я никогда не бывал так далеко на востоке Кертории, – но его изображение часто использовалось в разных видах прикладного искусства, оно было своеобразным символом страны Д'Хур…
Каким образом камея с моей родины оказалась в кабинете земной журналистки, было далеко не самым сложным вопросом – очевидное объяснение напрашивалось само собой. Другое дело – для чего эта камея была предназначена? И кому она прежде принадлежала? Впрочем, с последним все тоже было ясно, только с обратным знаком – кому угодно из покинувших Керторию. А относительно ее назначения с ходу я мог сделать два вывода, не поражающих своей полезностью. Во-первых, приблизительный возраст камеи, исходя из прискорбного состояния крепчайшей кости, составлял много тысячелетий, следовательно, создана она была во времена, когда магия цвела на Кертории пышным цветом, и могла нести в себе чрезвычайно мощные заклятия. И во-вторых, это не было, скажем так, стреляющее оружие – его испокон веков исполняли в виде перстней.
Возможно, знатоки – а в Галактике к таковым могли быть отнесены Лан и с небольшой натяжкой Принц – смогли бы установить истину по косвенным признакам; для меня же существовал единственный путь – эксперимент. Но пока я раздумывал, как к нему лучше будет подступиться, вернулась Гаэль. Приведя себя в порядок и переодевшись в элегантный брючный костюм, она выглядела посвежевшей и бодрой, но лицо ее показалось мне злым и озабоченным… И правильно – прямо с порога она бросила:
– Вы здесь! Так я и думала. Плохие новости, герцог!
– Очень плохие?
– Нет, наверное. Дом обыскивали в мое отсутствие!
Меня это почему-то не слишком удивило – желающих поинтересоваться прошлым Гаэли я не задумываясь мог назвать немало, но определенный укол беспокойства все же почувствовал… А вслух поинтересовался:
– Как вы заметили? Что-нибудь пропало? – при этих словах я сразу же подумал о керторианской камее, по-прежнему зажатой в ладони, и почти механически сунул ее в карман брюк.
Гаэль покачала головой и прошлась по кабинету, цепко оглядывая стеллажи и стол – горку она удостоила лишь мимолетного взгляда. Значит, о ценности камеи не подозревала…
– Нет, как будто ничего не пропало. Вещи лежат на своих местах. Но я уверена, что кто-то тут все переворошил – видно, профессионал работал…
Пожалуй, раньше я стал бы допытываться, на чем зиждется такая уверенность, но теперь уже доверял ее исключительной памяти и наблюдательности. Раз говорит, что был обыск, так и есть. В конце концов, если ничего ценного не украли, то ничего страшного. Разве что…
– Ладно, невелика беда… Или могла произойти утечка какой-нибудь важной информации? – я постарался проронить это как будто невзначай, внимательно наблюдая за ее реакцией, но Гаэль лишь продолжала хмуриться…
– В дома забираются не только, чтобы что-то украсть или найти, – заметила она. – Могут ведь и оставить кое-что!
Я вновь ощутил холодок неясного предчувствия, уже во второй раз за последние часы. И опять он был прямо или косвенно связан с жизнью Гаэли… Черт, одного этого, даже без учета разумности ее последнего намека, было достаточно.
– Надо немедленно отсюда убираться! – не терпящим возражений тоном сказал я, но Гаэль, обычно склонная пренебрегать опасностью, на этот раз и не думала противоречить…
– Сама хотела предложить. Но куда?
– Не знаю. Решим по дороге!
Не дожидаясь следующей реплики, я шагнул было к двери, но в этот момент в нее постучали. Обыкновенно так, кулаком…
– Вы что, входную дверь не заперли?! – Я резко обернулся к Гаэли, но та лишь буркнула с крайне раздосадованным видом:
– Да заперла я, заперла… – и нерешительно двинулась к выходу из кабинета…
Но на той стороне терпение иссякло раньше, дверь рывком распахнулась, и на пороге возник господин лет тридцати: яркий блондин с правильными резкими чертами лица того типа, который часто называют мужественным. Причем физиономия эта показалась мне знакомой, но опознанию здорово мешали бушующие на его челе эмоции, и среди них явно преобладала ярость… Сделав пару шагов в глубь комнаты, молодой человек окинул нас взглядом, чуть покачался на носках и наконец кивнул девушке:
– Привет, Гаэль! Рад, конечно, что ты вернулась. Но ты могла бы хоть поставить меня в известность!
В его тоне звучал открытый вызов, и все мне стало ясно. Даже кретин мог догадаться, кем является молодой человек, легко проходящий сквозь запертые двери и требующий, чтобы Гаэль извещала его о своем прибытии. Да уж, настроение у меня сделалось препоганым – раньше мне не доводилось присутствовать при сценах ревности даже в качестве зрителя, и я не горел желанием восполнить этот пробел… Гаэль долго раздумывала, прежде чем ответить, а потом достаточно холодно сообщила:
– У меня не было времени, Ральф. Его нет и сейчас. Тем не менее позвольте вас представить: Ральф Соренсен – Рене Гальего.
Если Гаэль намеревалась сбить с товарища спесь моим именем, то просчиталась. Тот был очень известным актером – услышав фамилию, я его узнал – и явно считал себя крутым донельзя. Во всяком случае, слова его прозвучали крайне нагло:
– Сам Гальего! Надо же, Гаэль, как высоко ты взлетела!
Жуткое оскорбление. Будь мы на Кертории, это были бы последние слова в жизни мистера Соренсена. Но… мы были на Новой Калифорнии, поэтому я вообще промолчал. Их отношения, им и выяснять, не так ли?
К сожалению, мистер Соренсен думал иначе – не получив ни от кого ответа, он прямо затрясся от бешенства, подошел ко мне вплотную и с издевательской улыбкой поинтересовался:
– Конечно, мистер Гальего, деньги кажутся вам несокрушимым аргументом?
Ну, что мне было делать? Объяснять наглецу, как сильно он заблуждается относительно ситуации в целом и моего характера в частности – так это курам на смех! Кто он такой, чтобы я перед ним оправдывался?.. Все же после минутного колебания я склонился к компромиссному варианту и заговорил, впрочем, угрозы не скрывая…