Один из обдолбышей сразу же влетел в мангал: алюминиевые стенки разошлись, в небо взметнулся сноп оранжевых искр, а сам подросток спотыкнулся и покатился прямо по углям. Ну а его друг, — даже не знаю, кому из них повезло больше, — впечатался прямо в плечо одного из старших Ивашкиных.
Ивашкин при этом даже не шелохнулся, а вот из парня дух вышибло знатно.
— Какого хрена? — уже не злобно, а скорее озадачено повторила Ма, а из кустов выскочил полицейский.
— А-а-а ой, — сказал он, обвёл взглядом всех присутствующих, а затем сориентировался в ситуации и схватил за шкирку того из обдолбышей, который налетел на Ивашкина.
Следом появились ещё несколько стражей правопорядка и сгребли второго подростка. Затем полицейские извинились за доставленное неудобство, пожелали нам хорошего отдыха и исчезли. Для полноты картины сейчас не хватало лишь заглавной темы из шоу Бенни Хилла на заднем фоне, — клянусь, если бы кто-нибудь додумался включить её, я бы забил на артефакты и отдал все деньги этому святому человеку.
Что ж…
За всё время этого забавного представления никто из нас даже не шелохнулся. Всё так же пекло солнышко. Всё так же жужжала первая мошкара. На горизонте всё так же дымила толстая труба Мытищинской ТЭЦ. И тут вдруг я услышал нечто такое, чего не ожидал услышать в своей жизни никогда.
Диво дивное.
Чудо чудное.
Почти что в полной тишине, сотрясая все свои подбородки, начала заливисто смеяться Ма…
С Ивашкиными мы разошлись чуть ли не лучшими друзьями. Да, меня немного напрягало то, что Ма пытается выведать обо мне побольше, но в остальном она оказалась довольно приятной в общении женщиной.
Деловой, немногословной, но вполне себе приятной.
Ма пересчитала деньги, махнула рукой на манер мафиозного босса, — ох уж эти её перстни, — и её сыновья послушно припёрли мне спортивную сумку с артефактами. Всё, как и было обещано. Огненный меч, шашка на физуху и броник.
Вот только броник на поверку оказался разряжен почти что в чепуху, а потому я затребовал скидку. Игнат пошептался с матерью, — видимо, убеждал её в том, что я хорошо разбираюсь в предмете, — и Ма согласилась скинуть мне аж сорок тысяч.
Два свёрточка.
Почти десять процентов от суммы всей сделки. Нехило.
Так что домой я шёл не только в прекрасном расположении духа, так ещё и при деньгах. И тут я позволил себе… даже не знаю, как это назвать… расслабиться? Короче, стопы сами направили меня в торговый центр!
Поверх броника и двух артефактных пушек, завёрнутых в полотенца, полетели продукты. А именно всё то, что чета Апраксиных обычно могла себе позволить только на Новый Год. Икра, лосось, креветки, колбасы не по акции. Опять-таки сыр, который не коптит.
Алкашку я, кстати, сознательно игнорировал.
Соблазн был велик, но завтра большое дело, и для неё совсем не время. Это Лёха может по-быстрому отлечиться в своём зверином воплощении, а мы? Будем завтра трястись в душной вонючей электричке, охать, ахать и маму звать.
— Всем привет! — крикнул я, захлопнув дверь.
И тут… тут начался цирк.
Вот только не с конями, а с собаками.
— Гау-гау-гау! — из комнаты прямо на меня вынеслись десять килограмм ярости на кривых ножках.
— Какого⁉
— Ко мне! — за псом по пятам следовал батя.
— Ты всё-таки спёр того француза⁉
— Я не спёр! — запротестовал батя. — А одолжил! У меня, между прочим, есть договорённости с заводчиками!
Бульдог тем временем обнюхал мою ногу, потерял ко мне всякий интерес и начал скрестись в дверь с явным намерением поскорее свалить из квартиры.
— Батя, да какого хрена?
— Такого, Ярик, — батя подхватил пса на руки. — Вы же все взрослые стали, да? Не нужен вам папка больше? Не хотите со мной работать? Ну так и я, знаешь, не собираюсь сидеть на жопе ровно и ждать, когда дома жрать станет нечего!
— Бать, да что за истерика-то⁉ — поведение родителя возмутило меня так, что я аж на крик сорвался. — На ровном месте! Я же тебе говорил, что всё будет хорошо! И думал, честно говоря, что ты меня услышал!
— Ничего не знаю, Ярик! Результатов пока никаких нет, и я только на себя полагаться могу! И вообще! — батя погладил пса так, что у бедняги чуть глаза не вывалились. — Не ори! Ты пугаешь Баребуха!
— Гау-гау!
— Кого?
— Баребуха!
— Бать, — я закрыл глаза и взялся за переносицу. — Скажи, пожалуйста, ты знаешь, что такое «баребух»?
— Пирожное какое-то вроде бы, — батя задумался. — Но его настоящее имя я всё равно не выговорю. Бран… Брюн… Бранден-что-то-там. Так что пускай будет Баребухом.
— Рука оттаяла! — раздался девичий крик из ванны, дверь открылась и передо мной предстала Шиза. — О, Ярик, привет! Кристофер, ну-ка поздоровайся с Яриком!
Тут я понял, что из ванны торчит посиневшая рука Шаховского. Внезапно его ладонь напряглась и качнулась из стороны в сторону.
— Приве-е-ет, Я-я-ярик, — сказала Шиза пародируя загробный мужской бас, а потом добавила уже от себя: — Хы-хы.
— Ты нахрена его из морозилки вытащила⁉
— Для тренировок, — сестра развела руками, чол, чего непонятного?
Дзынь-дзынь!
— Анубис будет жить ещё долго! — раздалось из подъезда.
Дверь открылась и в прихожую, — в которой и так уже было довольно тесно, — ввалился Шишкин. А пока он заходил, Баребух на руках у бати начал извиваться ужом, — видать, хотел воспользоваться шансом на побег.
— Здоро́ва, босс!
В руках у «художника» была спортивная сумка, — точь-в-точь такая же, в которой я притащил артефакты. Шишкин поставил её на пол, расстегнул и не скрывая гордости достал пистолет.
— Травмат, — сказал он и передал оружие мне. — Но ствол у него расточенный, так что бошку проломить как нехрен-нахрен. А ещё, — Шишкин игриво подмигнул мне и вновь полез в сумку. — Гвоздь сегодняшней программы…
В руках у Шишкина появилась бейсбольная бита, сплошь усеянная толстенными гвоздями.
— Гвоздь программы! — повторил он свою шутку и хохотнул. — Понял, да?
— Понял.
Дзынь-дзынь!
— Да кого там ещё⁉ — с травматом в левой руке, правой я резко распахнул дверь и уставился на незваную гостью.
— Ой, — Лариса Сергеевна вытаращила на меня глаза.
Одета географичка была явно не по погоде — в длинный осенний плащ, перетянутый поясом. Бежевый, кашемировый, с крупными такими чёрными пуговицами. И что-то мне подсказывало, что под этим плащом у Сергевны не было сейчас больше ничего.
— Я, кажется, невовремя? — догадалась географичка.
— Гау-гау-гау!
Дверь была открыта уже дольше пяти секунд, Баребух почувствовал свободу и взбунтовался окончательно. Он таки смог вывернуться под нужным углом и задними лапами начал буксовать прямо в лицо бате. Не будучи врагом самому себе, Роман Романович тут же отпустил его.
Француз упал на пол, встряхнулся всем телом и бегом бросился в подъезд мимо меня, Шишкина с бейсбольной битой и откровенно охреневающей Сергевны.
Но даже теперь мой драгоценный родитель не отступился от идеи стать главным осеменителем мытищинских бульдожих и кинулся в погоню. Прямо вот кинулся, ага. Сделал два шага, запнулся о неподъёмную сумку с едой и артефактами и стал падать прямо на Ларису Сергеевну.
В падении батя схватился за плащ Сергевны, навалился всем весом, хорошенечко рванул и…
Кх-х-х-р-р-р, — раздался треск рвущейся ткани.
— У-ля-ля, мадам, — сказал Шишкин и сделал такой жест… м-м-м… короче говоря, он одновременно облизнул мизинец и большой палец, а затем пригладил ими брови. Что за ту, что за эту жизни, я впервые стал свидетелем столь упоротой жестикуляции.
— А-а-а-а-а! — заорала Сергевна и прикрыла ладошкой голую грудь.
Ну потому что… потому что она действительно была голой. Одним ловким движением мой родитель сорвал с Сергевны переднюю часть плаща так, что она повисла на поясе. Но рукава при этом остались на месте! Да и ткань, кстати, порвалась по шву, так что ничего страшного.