— Не надо! Я в порядке.
— Да? — чуть не плача, произнесла она. — А потом мне претензии предъявите и заявление накатаете? Нет, уж лучше сразу… с протоколом и полицией…
— Я не мошенник, — принялся заверять он, помахал в лобовое стекло. — Алё, видеорегистратор… Я нарочно кинулся под колеса. Мне нужно было остановить машину. — Теперь повернулся к курице: — Да, вы мне нужны!
Опустив руку с трубкой, она смотрела на него испуганными и непонимающими глазами. «Некрасивая», — оценил Евгений Ильич, скользнув по изобильному телу беглым взглядом. Как истинный художник, изучающий модель, задержался на лице, хотя портрет — не его стихия. Он быстро определил, что внешнее благополучие не маскирует внутренней разрухи, зря эта дама не пользуется косметикой, бесцветные женщины мужиков не привлекают. Но черты лица все-таки приятные, линии мягкие, может быть, это свойства характера облагородили лицо простушки. Да и полнота всегда «утяжеляет» возраст, значит, она моложе, чем показалось издалека, помимо этого вблизи Ольга слишком простовата и чуть-чуть жалкая. Но он слишком беден, чтобы заходиться в приступе жалости. А столь подробное изучение понадобилось, чтобы прочувствовать ее и определить: пойдет на сделку с ним или…
Едва Ольга пришла в себя, естественно, захотела выяснить, зачем он бросился под ее колеса.
— Вам… Вы… А что вам нужно?
— Вас зовут Ольгой, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он.
— М… да. Вы меня знаете? Откуда?
— Хорошие вопросы, — с утрированной многозначительностью ухмыльнулся Евгений Ильич. — Поговорим в машине?
Многозначительность всегда заинтриговывает, она как бы намекает, что информация под грифом секретно. Мало кто отважится не вызнать тайну, ведь уже понятно: речь пойдет о близких людях. Ольга же с опаской разглядывала антипатичного мужчину, не решаясь пригласить в чистенький салон дорогого авто.
— Что, не нравлюсь? — провокационно хмыкнул он.
— Дело не в этом… — стушевалась Ольга.
— Мы мешаем транспорту, — нашел убедительные доводы Евгений Ильич. — Уединиться здесь негде. Одет я плохо, но не грязный же, под ногтями краска, я художник. А у меня есть для вас очень… — И понизил голос, слегка наклонившись к ней: — …очень интересная инфа.
Любопытство взяло верх, как и должно быть:
— Ладно, садитесь. Только я спешу…
— Когда я выложу кое-что про вашего мужа, вам не захочется спешить.
Зловеще защелкали в прихожей замки…
Ася напряглась, приподнявшись на локтях, прислушалась… Входная дверь хлопнула… Звякнули ключи… Ася провалялась целый день: то спала, то просто лежала, а тут вскочила, будто ее подбросил батут. Пачку кукурузных палочек забросила под кровать в дальний угол, примчалась на кухню, вытащила из холодильника два пакета, метнулась в свою комнату и туда же их — под кровать. После этого отправилась в прихожую и… не ошиблась! Асе захотелось завыть: «Почему мне так не везет?!» Вместо этого она, по-детски удивившись, словно ей встретился человек в гриме, под которым с трудом угадывались знакомые черты, тихо выговорила:
— Ты?..
— Родную мать не узнаешь? — переобуваясь в домашние тапочки, буркнула Марина.
— Почему так рано? Ты же собиралась в понедельник вернуться.
— Думаешь, твою бабушку можно вынести больше трех дней?
Собственно, как и бабушкину дочку. Ася и получаса не выдерживала Мариночку (так она называла мать), только полная зависимость заставляла мириться с ней и часто-часто прикусывать язык, чтобы не дразнил родительницу. Обе враждебно изучали друг друга, словно искали недостатки, появившиеся за дни разлуки. Марина увидела на дочери трикотажные шортики, ночную маечку на бретелях, спутанные волосы и с ходу — в крик:
— Ты что, до сих пор в кровати валялась? Скоро вечер, а она только из постели вылезла! Стоит отлучиться, ты превращаешься в сорняк: спишь и спишь. (Еще и ест до отвала, но маме этого знать нельзя, иначе совсем озвереет.) Неси сумки на кухню, я не вьючное животное, натаскалась за сегодня.
Дочь подчинилась беспрекословно, груз до кухни тащила волоком — откуда силы возьмутся, если мамуля морит голодом? Вот и кончилось счастье. Оно случается редко, дарит неповторимые минуты расслабления, покоя, отдыха и свободы. Называется счастье — одиночество. Люди идиоты, когда страдают: ах, я не могу жить в четырех стенах один (одна), мне бы хоть кто-то дышал под боком. Асе все эти дышащие-говорящие-сопящие-хрюкающие даром не нужны ни перед носом, ни под боком, ни тем более на одних квадратных метрах! Она упивается одиночеством, когда остается одна. Жаль, деться некуда. При этом желательно удержать атмосферу на уровне покоя. Как этого добиться? Например, угодить родительнице, дать понять, что о ней заботится дочь. Ася поставила чайник на плиту, готовила чашки… Но маме угодить — легче утопиться там, где никогда не утонешь, к примеру, в луже глубиной пять сантиметров.