Они поднялись в кабину и ахнули: на столе, покрытом белой бумажной скатертью, был накрыт пир. Настоящий пир, без обмана, с литровой «Северной» в центре, той самой, красивой, с сине-золотой этикеткой, какую никто в местной торговой сети не брал по причине дороговизны. Рядом — все по порядку: корейская морковка, острая такая и нашинкованная мелко и длинно, как красная лапша. Дальше шла тонко напластанная сырокопченая колбаска, из привозных. Потом — огурцы, пастеризованные венгерские, из банки, не сморщенные из бочки, как вразвес, а, наоборот, с пупырышками и хрусткие. Сыр тоже был, и тоже хороший, — твердый и с дырками, похожий на швейцарский. Бугор пробовал такой один раз, там еще, в Силламяэ. Дальше — более-менее: кока-кола, чеснок маринованный и пирожки из карьеровского буфета. Рядом докипала быстрая картошка, в ведре, на бритвах. Тарелки были одноразовые, из картона, а одна — настоящая, общепитовская, и даже не тарелка, а, скорее, блюдо, овальное, окаймленное по краю золоченой вязью, и с красивым глазуревым штампом «TCP» — трест столовых и ресторанов. На нем размещалась странная еда — длинная толстая колбасина с поджаренными краями, разделанная на крупные дольки, раздвинутые по длине блюда. В разрезе кусков просматривалась упругая начинка — что-то темно-крупчатое с крутыми яйцами по центру, запеченными внутрь. Все это украшало по паре веточек петрушки и укропа.
— Ну как, — спросил Чен, довольный произведенным эффектом, — нормально?
Бугор почесал затылок:
— А в чем дело? Праздновать-то чего, какой праздник?
— Мой! — гордо ответил Чен. — Мой праздник! Деньрожденье у меня сегодня, вот!
— Врешь! — сказал Аверьян довольно. — Врешь, Ченя. А сколько тебе?
Чен выдернул из сети кипятильник, прикрыл ведро крышкой, оставив щель, и слил отварной кипяток в кастрюлю. Потом он оттянул плексигласовую форточку и выплеснул кипяток за окно.
— Прошу садиться, пожалуйста, — галантно произнес он.
— Зря ты, кипяток-то, — с сожалением сказал бугор, усаживаясь за стол, — Апрельке бы потом наварили в нем чего… — Он стянул с себя ватник. — А вообще, поздравляю, помощник. — Скупая похвала вырвалась-таки из бригадирских уст: — Молодцом!
— Спасибо, бугор, — ответил Чен, тоже устраиваясь за столом. — Только Апрельки нету больше, я бы про кипяток-то вспомнил.
— Как так нету? — весело спросил Аверьян, скручивая винтовую пробку с «Северной» в предвкушении непланового пира за кореянский счет. — А где ж он тогда?
— А вот. — Чен указал пальцем на блюдо с золоченой каймой. — Вот он, я ж обещал к апрелю приготовить, кишку-то набить собачью, забыли? — Подсобник говорил так обыденно и правдоподобно, одновременно начав разваливать по тарелкам горячую картошку, что у бугра вдруг по спине пробежал легкий холодок. У Аверьяна — тоже, но ближе к паху…
— Погоди, — произнес бугор, — а правда, где собака-то? Нет собаки-то!
Рукастый Чен, не отрываясь от официантского дела, снова сказал:
— Да я ж говорю, забил я его, на колбасу корейскую, с кашей грешневой, вон же, щас пробовать будем, под горячее, на блюде… — И опять сказал это по-правдивому страшно.
— Ну, хватит! — Бугор поднялся с места и строго спросил: — Где собака, ебена мать, я спрашиваю. Апрель где мой?
Аверьян в страхе взглянул на бугра, потом на корейца.
— Постой, бугор, — испуганно, опустив ведро с картошкой на пол, сказал Чен, — мы же вместе это решили… Это…
— Чего это, чего это?! — в ярости заорал вдруг бугор. — Чего решили?!
— Так порешить решили, — растерянно ответил третий помощник, — на деликатес.
Бугор вышел из-за стола, распахнул дверь в машзал и заорал туда:
— Апре-е-ель! Апреля-я-я!
Он прислушался, но никто не ответил. Собаки на машине не было, а это означало, что раз нет, то больше ей быть негде, в этой если жизни. И это же не могли не знать все трое, весь экипаж. Бугор обернулся и негромко так, раздумчиво произнес:
— Убил, значит, говоришь… — Он поднял глаза, вмиг налившиеся прихлынувшей кровью, и упер их в Чена. — Убил, мразь кривоглазая, убил, хуй желтомордый… — Чен побелел и замер на месте; Аверьян, не на шутку испуганный, совершенно не понимающий, как себя вести, переводил взгляд с одного на другого. — Убил, инородец ебаный, — продолжал страшный перечень бугор. Ноздри его раздулись от бешенства, в которое он впал быстрее, чем сам мог предположить, дышал он прерывисто, с сипловатым хрипом, прорвавшимся откуда-то изнутри. — Убил, говноед проклятый, убил, говоришь?
Чен на секунду пришел в себя и попытался что-то сказать, но успел лишь открыть рот, а начавшийся было там звук не успел даже вылететь наружу, потому что тут же его заткнул обратно бугров кулак, влетевший прямо в торец фотокарточки третьего помощника. Чен рухнул как подкошенный.