В августе 1939 года ADEFA пришел конец. Ее тактика оказалась довольно мягкой по сравнению с жестокостью ноября 1938 года.
«Группа дебоширов уничтожает огромное состояние всего за одну ночь. А Геббельс только их подначивает», – Герман Геринг{41}.
Утром в среду 10 ноября 1938 года Гуня Фолькман открыла окно и выглянула на тихую лейпцигскую улицу. К ее удивлению, по улице бежали люди – некоторые были взъерошены, некоторые прижимали к груди что-то наспех замотанное.
– Что случилось? – крикнула Гуня.
Ответы долетели обрывками. Синагоги поджигали. Дома расписывали краской. Разбивали окна. Евреев забивали до смерти.
Как теперь выходить на улицу? Лейпцигские евреи были разнородной группой, в основном ассимилированные, однозначно не привыкшие к гетто, хотя еврейский квартал в городе был. Неужели они такая легкая добыча?
Евреи лишились какого-либо влияния в Германии еще в 1933 году. Потом, в сентябре 1935 года, вышел нацистский Нюрнбергский закон, в одночасье лишивший евреев немецкого гражданства – даже тех, кто состоял в браке с кровным немцем. В том же году евреям запретили пользоваться общественными бассейнами и настоятельно рекомендовали не появляться в общественных парках и театрах, потому что фольксгеноссен («товарищи по нации») не хотели делить пространство с евреями.
Лейпцига в достаточной мере коснулась злобная антисемитская пропаганда, так же как и с виду несколько более цивилизованное рекламное продвижение ADEFA. Лейпцигская ежедневная газета безо всяких стеснений печатала рекламные списки чисто арийских магазинов и мастеров{42}. Тем временем политическое влияние НСДАП все росло и росло в городе. Но кто же хочет верить, что сограждане, соседи, могут быть такими жестокими?
Гуня с Натаном вместе остались тем утром дома, сидя в тишине, они ждали, что будет дальше. Группы хулиганов рассыпались по городу, выкрикивая: «Raus ihr Judenschwein![6]» Услышав стук в дверь, Гуня приготовилась к прибытию штурмовиков, гестапо или яростных горожан.
За дверью оказался ее отец. Он сообщил, что сосед, не еврей, предупредил его, сказал уйти из синагоги, где он изучал Тору, потому что «сейчас начнется что-то ужасное». Через несколько минут на синагогу напали вандалы, уничтожили ее и две другие синагоги Лейпцига, подожгли свитки Торы.
Подобные пугающие вести приходили из разных городов Германии и Австрии: якобы спонтанные вспышки антисемитского насилия, которые на самом деле были тщательно организованы нацистами, должностными лицами, снявшими форму, чтобы выглядеть, как гражданские. Их действия подхватывали другие головорезы.
Тысячи еврейских домов и предприятий были разрушены и изуродованы, но особенно привлекательной мишенью для нападений были большие еврейские универмаги. Берлинский магазин льна «Грюнфельдс» еще в июне был изуродован непристойными рисунками, изображающими пытки и изувеченье евреев. Девятого и десятого ноября другие магазины пострадали так же, а то и сильнее. «Натан Израэль», берлинский эквивалент Harrods[7], был изуродован вандалами, как и «Тиц», «КаДеВе» и «Вертхайм». Почти все универмаги в городе принадлежали евреям{43}.
Мародеры с грохотом крушили витрины и хватали все, что заблагорассудится с вешалок и полок. Коричневорубашечники швыряли товары из окон и топтали одежду на улице. Но это было полбеды – евреев вытаскивали из их домов, избивали, унижали, арестовывали. Многие тогда впервые почувствовали боль, которая ждала их в концлагерях.
В том году Рудольфа Хёсса повысили до капитана СС и перевели вместе с семьей в качестве адъютанта в концлагерь Заксенхаузен, к северу от Берлина, куда высылали многих жертв погромов, в том числе группу евреев из Лейпцига{44}. В следующем году Хёсс стал администратором, ответственным за вещи заключенных в Заксенхаузене, и заместителем главы лагеря. Они с женой Хедвигой привыкли к этой работе к тому времени, как его перевели на следующий пост в Освенцим.
43