— Пока еще неизвестно. Скоро услышим. А вам лучше вернуться в Лондон, как, впрочем, и планировалось, сэр. Я вам туда позвоню.
Он повесил трубку и сорвал с ее головы подушку, что было нелегко — Луиза впилась в нее обеими руками. Даже с плотно зажмуренными глазами она, казалось, видела его упитанное обнаженное тело, небрежно развалившееся рядом, на скомканных простынях, с обмякшим членом.
— Я ничего этого не говорил, — произнес он. — Хорошо? Она решительно отвернулась от него. Ничего хорошего.
— Твой муж храбрый парень. Ему приказано не обсуждать этого с тобой ни при каких условиях. Никогда. И мне тоже не положено.
— И в чем же заключается его храбрость?
— Люди рассказывают ему разные вещи. Он пересказывает нам. А то, чего не слышал, идет и узнает сам, часто ценой большого риска. Недавно он наткнулся на нечто очень важное.
— Так вот почему он фотографировал мои бумаги?
— Мы должны знать о всех встречах Дельгадо. Иногда в его расписании возникают странные пробелы.
— Да нет никаких пробелов! Он или идет на мессу, или проводит время с женой и детьми. Кстати, сын у него в больнице. Себастьян.
— Это он тебе так говорит.
— Но это правда! И нечего нести тут всякий бред!… Гарри делает это для Англии?
— Для Англии, Америки, Европы. Для всего цивилизованного свободного мира.
— Тогда он просто задница, вот кто! И твоя Англия тоже дерьмо! И весь твой цивилизованный свободный мир!
Ей понадобилось время и немало усилий, но в конце концов она себя все же заставила. Приподнялась на локте, обернулась и взглянула на него.
— Не верю ни одному твоему гребаному слову! Ничему, что ты тут наговорил, — заявила она. — Ты просто скользкий тип и мошенник, охмуряешь людей разными красивыми словечками, в которых нет ни грана правды. А мой Гарри выжил из ума!
— Не хочешь верить, не надо. Только держи пасть на замке!
— Все это бред, вранье! Он все сочиняет. Ты тоже сочиняешь. Только и знаете, что заниматься онанизмом!
Зазвонил телефон. Другой телефон, которого она до этого не замечала, хоть и стоял он совсем рядом, на тумбочке у постели, подсоединенный к портативному магнитофону. Оснард довольно бесцеремонно перекатился через нее, схватил трубку, и она, перед тем как зажать уши и плотно зажмурить глаза с выражением крайнего отчаяния и отвращения к самой себе, все же услышала, как он бросил в трубку «Гарри». Но так получилось, что одна рука не слишком плотно прижималась к уху. И так уж вышло, что в нем, этом ухе, все же звучал голос мужа, перекрывая ее собственный внутренний голос, смятенный, пытавшийся все отрицать, оправдаться.
— Мики был убит, Энди, — сдержанно и неторопливо докладывал Гарри. — Судя по всему, заказное убийство, и действовал профессионал. Вот и все, что я могу сказать на данный момент. Но мне тут дали понять, что подобное может повториться, а потому всем заинтересованным сторонам следует принять особые меры предосторожности. Рафи уже вылетел в Майами, лично я собираюсь переговорить кое с кем еще, предупредить и решить, что делать дальше. Меня очень беспокоят студенты. Не уверен, что мы сможем их остановить, если они вдруг созовут всю флотилию.
— Где ты находишься? — спросил Оснард.
Тут настала пауза, за время которой Луиза вполне бы успела задать Гарри пару вопросов. Нечто на тему: «Ты все еще меня любишь?» или: «Скажи, ты простишь меня?» А может: «Заметишь ли ты во мне перемену, если я тебе ничего не скажу?» или: «Когда ты собираешься быть сегодня дома и надо ли мне что-нибудь купить, чтоб мы вместе могли приготовить ужин?» Но пока она решала, какой из вопросов выбрать, в трубке уже настала тишина, и над ней, опираясь на локоть, нависал Оснард, и полные его щеки слегка обвисли, а маленький влажный рот был приоткрыт. Впрочем, во всем этом вовсе не читалось намерения вновь заняться с ней любовью, потому что впервые за все время их недолгого знакомства он, похоже, пребывал в растерянности.
— И что это было, черт побери? — спросил он таким тоном, точно она была отчасти виновата в случившемся.
— Гарри, — глупо ответила она.
— Какой?
— Твой, наверное.
Он недовольно фыркнул и растянулся на спине рядом с ней, заложив руки за голову и напоминая нудиста на пляже. Затем снова взялся за телефон, но не за тот, по которому только что говорил с Гарри, а за первый. И, набрав номер, попросил подозвать сеньора Меллорса.
— Похоже, это было убийство, — без всяких преамбул сказал он, и Луиза догадалась, что говорит Оснард все с тем же шотландцем. — Похоже, что студенты могут взбунтоваться… сплошные эмоции, страсти кипят… такой уважаемый человек… Профессиональная работа, задействован специалист в мокром деле. Все детали еще неизвестны, но информация начала поступать… Что вы хотите сказать этим, сэр? Какой предлог? Не понял. Предлог для чего? Нет, конечно, нет… Понимаю… Как только смогу, сэр. Да, немедленно.
Затем он какое-то время оставался неподвижен, лежал, тихонько посапывая и время от времени мрачно усмехаясь чему-то, а потом вдруг резко сел в постели. Спустил ноги, поднялся, пошел в гостиную и вернулся с охапкой одежды в руках. Выудил из нее рубашку и надел.
— Куда вы идете? — спросила она. И когда он не ответил, добавила: — И что теперь собираетесь делать? Я просто не понимаю, Эндрю, как это можно, вот так встать, одеться и уйти и оставить меня здесь без одежды. Зная, что мне просто некуда идти и мое положение…
Она умолкла.
— Мне страшно жаль, старушка. Но кто мог ожидать. Боюсь, придется возвращаться к разбитому очагу. Нам обоим. Пора домой.
— Домой? Это куда?
— Тебе — в Бетанью. Мне — в добрую старую Англию.
Все по домам. Чур не оборачиваться, вправо-влево не глядеть, что под ноги попадется, не поднимать. Быстрей домой, к мамочке, самым коротким путем.
Оснард завязывал перед зеркалом галстук. Подбородок задран вверх, самообладание полностью восстановлено. И на какую-то долю секунды Луизе показалось, будто она увидела в нем стоицизм, умение держать удар и признавать собственное поражение, что в определенных условиях могло бы даже сойти за благородство.
— Попрощайся за меня с Гарри, ладно? Он великий актер. Мой преемник свяжется с ним. А может, и нет. — Все еще в рубашке, он выдвинул ящик комода, достал оттуда спортивный костюм и протянул ей. — В такси лучше надеть это. Вернешься домой, сожги, а пепел развей по ветру. И сиди тихо, не высовывайся, хотя бы несколько недель. Барабаны войны смолкают, ребята возвращаются по домам.
Хэтри, великого магната и владельца масс-медиа, новости застали за ленчем. Он сидел за своим обычным столиком в «Коннот» [29], ел почки и бекон, запивал все это кларетом и пытался систематизировать свое видение новой России, суть которого сводилась к тому, что чем больше передерутся между собой эти ублюдки, тем лучше для Англии и лично для него, Хэтри.
А аудитория его, по счастливой случайности, состояла из Джеффа Кавендиша и того, кто принес ему эти новости. Последний был не кто иной, как юный Джонсон, сменивший Оснарда в конторе Лаксмора. Ровно двадцать минут тому назад поступил сигнал бедствия из британского посольства, отправленный лично послом Англии в Панаме Молтби. А наткнулся он на него в кипе бумаг, накопившихся среди почтовых поступлений Лаксмору за время его драматичного марш-броска в Панаму. И Джонсон, будучи молодым и амбициозным офицером разведки, естественно, взял себе за правило шарить в бумагах начальника, как только выпадала такая возможность.
Но самое замечательное заключалось в том, что Джонсону было просто не с кем поделиться этой новостью, кроме как с самим собой. И не только потому, что весь верхний этаж дружно отправился на ленч, а сам Лаксмор находился на пути домой, — во всем здании не было ни одного сотрудника, посвященного в историю с БУЧАНОМ. А потому, движимый возбуждением и вдохновением, Джонсон незамедлительно позвонил в офис Кавендиша, где ему сообщили, что тот в данный момент обедает с мистером Хэтри. Тогда он позвонил в офис Хэтри, где ему сказали, что Хэтри обедает в «Коннот». И вот, рискуя всем на свете, он воспользовался единственной свободной в тот момент служебной машиной и единственным свободным водителем. За что впоследствии, и не только за это, был вызван на ковер отчитываться.