О.: Скажите, эта женщина аккредитована? Кто-нибудь прежде ее здесь видел? Нет уж, позвольте! Будьте любезны, покажите свои документы нашему охраннику!
Дело Найджела Стормонта вызвало гораздо меньше шума. «ПОВЕСА ИЗ МИНИСТЕРСТВА ОКОНЧАТЕЛЬНО РАЗГУЛЯЛСЯ», а далее шел пересказ уже известной любовной истории с бывшей женой коллеги, когда оба они работали в британском посольстве в Мадриде. Но эти публикации промелькнули лишь в нескольких номерах. Некоторое оживление внесло лишь сообщение о том, что Пэдди Стормонт попала в швейцарскую раковую клинику, но сам Стормонт сумел положить конец дальнейшим спекуляциям на эту тему. Шли дни, и постепенно о Стормонте начали забывать как о слишком незначительном игроке в загадочном и масштабном британском заговоре, который, по словам самого высокооплачиваемого писаки Хэтри, «помог Америке спасти шкуру и доказал, что Британия под руководством тори вполне способна стать желанным и полезным партнером старого Атлантического альянса, как ни старались бы отмахнуться от нее так называемые европейские партнеры».
Минимальное и чисто символическое участие военных сил Британии во вторжении, оставшееся незамеченным за пределами Соединенного Королевства, стало поводом для объединения внутри страны. Во всех главных соборах страны вывесили флаг Святого Георгия [30], а школьникам, которые далеко не все являлись заядлыми прогульщиками, предоставили однодневные каникулы. Что же касается Пенделя, то не было в стране ни одной патриотически ориентированной газеты, ни единого телеканала, где бы хоть раз упоминалось его имя. Что ж, такова судьба секретных агентов, повсюду и везде.
Глава 24
Выла ночь, и они снова отдали Панаму на разграбление, поджигали ее башни и лачуги, пугали животных, детей и женщин артиллерийским огнем, резали мужчин на улицах, и к утру все это закончилось. Пендель стоял на балконе, он простоял там почти всю ночь, смотрел, но не думал, слушал, но ничего не чувствовал, корил себя, но не унижался, старался искупить вину, говорил, не шевеля губами, как некогда изливал свою душу дядя Бенни, бормочущий в пустую пивную кружку слово за словом:
Наша власть и сила не знает пределов, и, однако же, мы не можем найти еду для умирающего с голоду ребенка и приют для бездомного… Наши знания безграничны, и мы создали оружие, способное уничтожить всех нас… Мы живем на краю бездны, которая царит в нашей душе, и нам страшно заглянуть в эту темноту… Мы убивали, разрушали, подкупали, мы делали ошибки и предавали самих себя. Из глубины дома что-то кричала Луиза, но Пендель не шелохнулся. Он прислушивался к возмущенному писку летучих мышей, встревоженно круживших над его головой в темноте. Ему нравились летучие мыши, а Луиза их просто ненавидела; и ему всегда становилось страшно, когда люди ненавидят без всякой на то причины, потому что никогда не знаешь, чем это может кончиться. Летучая мышь безобразна, а потому я ее ненавижу. Ты урод, а потому я должен убить тебя. «Красота, — решил он, — это почти всегда обман, пусть даже в силу своего ремесла я отчасти являюсь ее создателем». Может, именно поэтому он всегда считал уродство Марты свидетельством доброты.
— Иди в дом! — верещала Луиза. — Иди же сюда, Гарри, сейчас же, богом тебя заклинаю! Ты что, вообразил себя неуязвимым?
Конечно, ему хотелось зайти, ведь по природе своей он был человеком сугубо семейным, домашним. Но заклинания именем господа бога на Пенделя сегодня не действовали, да и неуязвимым он себя вовсе не считал. Совсем напротив. Он считал себя сильно пострадавшим и брошенным при этом на произвол судьбы. Что же касается господа бога — он не оправдал его надежд, не сумел остановить то, что сам же начал. Так что, вместо того чтобы зайти в дом, Пендель предпочел остаться на балконе, подальше от укоризненных взглядов, всепонимающих улыбок детей и ворчания жены. Он остался наедине с воспоминаниями о самоубийстве Мики и с пронзительными криками соседских кошек, носившихся по его лужайке. Три из них были табби [31], а одна — ярко-рыжая, и теперь под ослепительными вспышками огня они сохраняли свою природную окраску и вовсе не казались черными, как положено выглядеть кошкам ночью.
Были также и другие вещи, интересовавшие Пенделя в этом убийственном шуме и грохоте. К примеру, то, что миссис Костелло, их соседка из дома двенадцать, продолжала как ни в чем не бывало играть на пианино дяди Бенни, как поступил бы и сам Пендель, умей он играть на этом инструменте и унаследуй он дядино пианино. Уметь выводить определенную мелодию, когда ты напуган сверх всякой меры, — это свидетельствовало о незаурядном хладнокровии. И ее умение сконцентрироваться было просто поразительно. Даже издали ему было видно, как соседка сидела, закрыв глаза и мелко, точно кролик, шевеля губами, а ее пальцы так и порхали по клавишам. В точности так же поступал и дядя Бенни, а тетя Рут складывала руки за спиной, сильно выпячивала грудь и пела.
Потом в поле его зрения попал любимый «Мерседес» семейства Мендозы из дома под номером семь. Машина цвета «голубой металлик» катила вниз по склону холма. Видимо, Пит Мендоза был так счастлив оказаться дома до начала атаки, что в спешке забыл поставить машину на ручник, и вот теперь она решила удрать от своих хозяев. Я вырвалась, гордо говорил весь ее вид. Они оставили дверцу клетки открытой. Теперь только вперед и вперед. И она неуклонно двигалась вперед, сперва немного тяжеловато и неуклюже, прямо как Мики. И, судя по всему, в точности как Мики, надеясь на случайное столкновение, могущее перевернуть всю его жизнь, она постепенно набирала скорость, перешла от шага в галоп. И одному создателю было известно, где мог окончиться ее путь, с какой именно скоростью, какой непоправимый ущерб могла причинить, она прежде чем ей удастся остановиться. «А возможно, — подумал Пендель, — это чудачество было запрограммировано в ней с самого начала немецким инженером, и подобное движение было неизбежным, как скольжение детской коляски вниз по лестнице в русском фильме, название которого напрочь вылетело из головы» [32].
Все эти пустяковые детали почему-то казались Пенделю страшно важными. Подобно миссис Костелло, он решил сосредоточиться именно на них, в то время как разрывы снарядов на холме Анкон и ревущие над головой вертолеты, выпускающие трассирующие очереди, казались знакомыми и неинтересными, частью обычной повседневной реальности. Как в свое время показался повседневной реальностью и поджог, совершенный бедным мальчишкой подмастерьем, в угоду своим друзьям и доброжелателям — только и оставалось, что наблюдать, как весь мир тонет в дыму. И все, что некогда было тебе так дорого, теперь ничего не значило, и от него можно было отмахнуться с легкомысленной легкостью.
Нет, ваша честь, я не начинал эту войну.
Да, ваша честь, я допускаю, что написал эту торжественную песнь. Но позвольте при всем к вам уважении заметить, что далеко не каждый написавший подобную песнь, обязательно начинает войну.
— Я не понимаю, Гарри, зачем ты торчишь на балконе, когда вся семья просто умоляет, чтобы ты был с нами. Нет, Гарри, никаких «через минутку»! Сейчас же. Немедленно!'Мы хотим, чтобы ты вошел в дом и защитил нас.
О, Лу, о, господи, я так хочу, нет, правда, страшно хочу быть сейчас с вами. Но только для этого прежде надо оставить позади ложь. А я, положа руку на сердце, честное слово, до сих пор не понимаю, в чем заключается правда. Где она, эта правда? И я должен остаться, и в то же время понимаю, что надо идти, и я совсем запутался.
Никакого предупреждения не было, но разве Панаму когда-либо о чем-то предупреждали? Будь самим собой, знай свое маленькое дело и место. Помни, что это не страна, а канал. Кроме того, необходимость в подобных предупреждениях сильно преувеличена. Разве удравший голубой «Мерседес», он же детская коляска без младенца внутри, станет о чем-то предупреждать, прежде чем преодолеет последние несколько ступенек дороги и врежется в толпу беженцев? Конечно, не станет. Разве футбольный стадион предупреждает о чем-то, прежде чем обрушиться и погубить сотни болельщиков? Разве убийца предупреждает заранее жертву о своих намерениях, чтобы полиция могла заявиться к нему и спросить: не ты ли, часом, английский шпион и не хочешь ли провести пару недель в компании с несколькими головорезами в лучшей кутузке Панамы? А всякие специфические предупреждения типа «Мы собираемся вас бомбить», «Мы собираемся вас предать» — разве они кого-то встревожат? Предупреждения никогда не помогали и не могли помочь бедным, потому что те все равно не в силах защититься. Вот разве что Мики смог. А богатым не нужны предупреждения, поскольку в ходе предыдущих захватов Панамы выяснилось, что богатые все равно ничем не рискуют. Именно это всегда говорил Мики, как в трезвом, так и в пьяном виде.