Голова у доктора Груберта пошла кругом.
Что она говорит?
Все сошли с ума, все, никто ничего не соображает…
– Ну вот, – прошептала Николь. – Я вас совсем запутала. Вы лучше езжайте.
Тут только он сообразил, что она остается:
– Ты что, живешь здесь, в Филадельфии?
– Да, – отмахнулась Николь, – сейчас я живу здесь. Учусь. В школе альтернативной медицины, какая разница?
Вдруг она близко подошла к нему:
– Я вам могу сказать, что со мной будет. – Заглянула ему в глаза. – Мне жить недолго.
Доктор Груберт обеими руками схватил ее за щеки:
– Да перестань ты!
Показался поезд, и платформа быстро наполнилась высыпавшими из зала ожидания людей.
– Нет, это правда, – прошептала Николь, – вы увидите!
Не чувствуя ног, он поднялся по ступенькам, вошел в вагон, сел у окна.
Высокая чернокожая проводница с вытравленными перекисью оранжевыми волосами проверила билеты. Доктор Груберт взял себе чаю в буфете и начал медленно пить его маленькими глотками.
«Какая нелепость, – подумал он, – считать, что человек может что-то изменить, решить… Какая нелепость! Что я могу, например, сейчас? Ничего!»
Он отодвинул от себя чашку с чаем, закрыл глаза и откинулся на сиденье.
…Кажется, была очередная лекция в каком-то университете. Потом он сел в машину, чтобы ехать домой. Дома – он помнил – Майкл болел корью, и Айрис тоже чем-то болела, поэтому нужно было поторопиться, чтобы приехать засветло. Дорога шла из Олбани, расстояние неблизкое. Через полчаса он неожиданно очутился в городе, про который кто-то сказал ему, что это Лима.
Кто сказал, доктор Груберт не понял, но в то, что это именно Лима, столица Перу, поверил сразу.
Он поставил машину на площади и решил купить карту, чтобы разобраться в дороге. Умом он понимал, что Лима – это абсурд, не мог же он из Олбани заехать в Перу, но реагировал на то, что с ним произошло, как на обычное обстоятельство.
На улицах Лимы было поначалу довольно много людей, и все они вели себя так, словно не видят доктора Груберта, хотя некоторые задевали его на ходу, а двое даже столкнулись с ним, перебегая дорогу.
Тогда он свернул в какую-то маленькую, ярко освещенную закатом улицу, будучи совершенно уверенным, что там он найдет киоск, в котором купит карту, но улица начала петлять и уводить его все дальше и дальше от центра.
Ему пришло в голову, что так можно окончательно запутаться и потом не найти свою машину, но опасение это было слабым, и доктор Груберт отмахнулся от него как от мухи. Постепенно он сообразил, что не знает испанского и ни к кому не сможет обратиться за помощью. То, что ни один человек в этом городе не говорит по-английски, тоже было почему-то понятно с самого начала. Доктор Груберт сунул руку в карман и обнаружил, что в нем нет ни кошелька, ни документов. Тогда он приостановился и сказал себе, что кошелек и документы остались в машине. Он помнил, что поставил машину на площади, и примерно представлял себе, куда нужно идти, чтобы вернуться к ней.
И тут что-то произошло с ним.
Доктор Груберт вдруг почувствовал, что ему хочется смеяться, и громко, во весь голос, расхохотался. Радость захлестнула его. Он был один, на краю света, без языка, без денег, без документов. Никто не замечал его. Все, что держало и привязывало к жизни, исчезло.
Остался один изумительный прозрачный холод освобождения.
Одновременно с этим у него слегка закружилась голова, потом откуда-то донесся негромкий прелестный звук, словно невидимый ребенок пытается выговорить слово «ил», но срывается и начинает заново.
Наконец доктор Груберт понял, что уходит, навсегда уходит, проваливается в белизну, полную блестящего звона, и это было хорошо, правильно, ничуть не пугало его и не удивляло…
Поезд резко остановился, и доктор Груберт проснулся. Кто-то, сидящий справа, но не рядом, а наискосок, внимательно разглядывал его.
Доктору Груберту стало не по себе.
– Если бы я был на вашем месте, – спокойно сказал сидящий справа, – я бы постарался обращать как можно меньше внимания на то, что мне говорят. Особенно женщины. Молодые особенно.
Доктор Груберт оторопел.
– Мы с вами только что виделись, – продолжал сосед, – вы, может быть, меня не запомнили.
Тут он узнал этот голос.
Высокий широкоплечий мужчина в белой рубашке, остановивший их по дороге на станцию. Тот, которого Николь аттестовала как своего любовника.