Нодли придвинул к портрету второе кресло и уселся в него.
- Скажи, Дэймон, ты знаком с леди Паулиной Райзингэм? - спросил он.
- Не имею чести.
- Ты хотя бы знаешь, о ком речь?
- Без понятия, хотя фамилию Райзингэм я, конечно, слышал. Она известна в Аддисберге, - художник мрачно взглянул на Нодли. - Стало быть, мой член изнасиловал эту Паулину?
- Да, и не далее как сегодня ночью.
Дэймон задумался.
- Самое смешное, что я её совершенно не помню. Не знаю даже, как она выглядит... Возможно, я мельком видел её в Опере или на балу... Подозреваю, что он начал насиловать женщин, которых я видел когда-то давно или мельком и о которых думать забыл. Наверняка и бедняжку Паулину я видел всего пару секунд, а он вытащил её образ из моей памяти.
- Наука твой случай объяснить не в состоянии, - произнёс Нодли так, словно ставил окончательный диагноз.
- Скоро он начнёт насиловать первых встречных баб! - воскликнул Дэймон и в сердцах щёлкнул по пенису пальцем. - Он ненасытен! Больше всего меня бесит, что я не знаю, кого он трахает. При таком раскладе он запросто наградит меня сифилисом. В прошлую среду, вскоре после его возвращения, я обнаружил у себя в паху какую-то сыпь, которая чесалась весь день.
- А ты пробовал смыть его с портрета или закрасить? - спросил Нодли.
- Эта мысль пришла мне в первую же ночь, - ответил художник. - Но как только я начал стирать его с холста спиртовым тампоном, что-то стало твориться с моим собственным членом. Я удалил с портрета половину пениса, но при этом исчезла половина моего, настоящего. Исчезла совершенно безболезненно, как будто растворилась в воздухе! И появилась только когда я восстановил пенис на холсте.
Нодли промолчал. Он сидел, закинув нога на ногу, и смотрел на портрет. Крупный мужской ствол с мохнатой мошонкой казался на нём чем-то чужеродным. Как будто к прекрасной обнажённой девушке присосалось жуткое живое существо.
- Если хочешь, я могу созвать консилиум, - сказал наконец он. - Тебя осмотрят светила мировой науки. Это никоим образом не поможет, зато вызовет огласку, которая не нужна ни мне, ни тебе, ни тем женщинам, которые подверглись насилию.
- Не надо никаких светил, - пробурчал Дэймон. - Вы знаете, дядюшка, я много думал по этому поводу, и вот что мне пришло в голову. Пожалуй, я изображу на портрете другой член. Вместо своего.
- Попробуй, - кивнул доктор. - Только действуй осторожно, и желательно, чтобы я при этом присутствовал.
- Изображу не просто другой член, - продолжал художник, - а конкретный член, принадлежащий определённому человеку. Может, проклятье портрета перейдёт на него...
- Твой натурщик должен принадлежать к самым низшим слоям общества и не догадывался о том, зачем тебе понадобилось изображать его гениталии, - сказал доктор.
- Сегодня же разыщу такого человека и вечером доставлю сюда, - сказал Дэймон.
- Я тоже приеду, - пообещал Нодли, вставая. - Без меня не начинай никаких переделок в картине. Я должен наблюдать за ситуацией.
Вернувшись в этот день к себе, доктор Нодли отменил приём больных. Прислуга слышала, как он ходит в кабинете из угла в угол, что случалось с ним только в минуты сильного волнения. Едва только начал сгущаться вечер, он приказал закладывать карету.
В комнате, где стоял портрет баронессы Зиммерштадт, Нодли застал некоего невзрачного субъекта на вид лет двадцати восьми - тридцати, весьма неряшливо одетого, с накрашенными губами и подведёнными тушью глазами. При одном взгляде на него можно было без труда догадаться, к какой группе населения он принадлежит и чем занимается. К моменту прибытия Нодли он разделся почти догола, оставалось снять трусы.
- Это кто, твой папаша? - спросил субъект у Дэймона, дурашливо засмеявшись.
- Не задавай лишних вопросов, - ответил художник. - Позировать будешь при нём.
- Только позировать? - жеманясь, проговорил субъект. - А я-то думал, мы ещё и перепихнёмся.
Скудного вечернего света, лившегося из окна, явно недоставало, и потому справа и слева от портрета стояли подсвечники с горящими свечами. Субъект расположился на софе за портретом.
- Снимай трусы, - потребовал художник.
- Без проблем, - субъект, задрав ноги, освободился от этого последнего предмета одежды.
Дэймон поставил возле него подсвечник.
- Джимми, у тебя потрясающий член, - заметил он. - Именно такой мне и нужен.
- Всегда пожалуйста, только рот разинь пошире.
- Веди себя пристойно в присутствии джентльмена! - оборвал его Дэймон, кивая в сторону доктора. - А что касается твоего члена, то его надо изобразить в состоянии эрекции.
- Для этого я должен возбудиться, - ответил натурщик, поигрывая своим хоть и крупным, но дряблым пенисом. - Вот если бы ты взял его в рот, а? Тогда он сразу вскочит.
- Ещё чего. Просто дрочи.
Взяв палитру, Дэймон принялся выжимать на неё краски из тюбиков.
- Нашёл его на набережной Наяд, - негромко сообщил он Нодли. - Там таких полно. Согласился позировать в голом виде за две гинеи.
- Что ж, прекрасно, - доктор уселся в кресло перед портретом.
- Эй, Джимми, - крикнул Дэймон. - Мне нужно изобразить твой член, больше ничего! Ни твоего тела, ни тем более твоей физиономии. Но пенис ты должен представить мне в самом лучшем виде.
Джимми с кислой физиономией дрочил минут пять.
- Надо, чтоб его пососали, - сказал он капризно. - Если его кто-то сосёт, кто мне нравится, то он встаёт за одну минуту. Ты мне нравишься.
- Я не гомик, поэтому никаких разговоров на эту тему, понял? - ответил Дэймон жёстко. - Делай, что говорят, а то за две гинеи я найду другого пидора.
- Тогда хотя бы разденься догола, - сказал натурщик. - Я буду на тебя смотреть и дрочить.
- Ничего, и так встанет.
Доктор пошевелился в своём кресле.
- А он, пожалуй, дело говорит, - прошептал он. - Тебе следует раздеться, Деймон, чтобы я мог всё время видеть твои гениталии.
Художник помедлил, потом отложил палитру и кисть.
- Ладно, - сказал он, обращаясь к Джимми. - Так и быть, если это поможет делу.
- Поможет, не сомневайся.
Дэймон начал раздеваться. Джимми дрочил, не сводя с него заблестевших глаз.
- Видишь, он уже встаёт...
Голый художник взял кисть и наклонился к его члену, чтобы получше рассмотреть.
- Одно родимое пятно на левой мошонке, ещё два - на пенисе... - пробормотал он, смешивая на палитре краски.
Джимми вдруг всем телом подался вперёд и коснулся концом пениса его рта. Дэймон отпрянул, а натурщик расхохотался.
- Мой жеребец почувствовал вкус твоих губ, - закричал он, - значит, дело у нас пойдёт! Я буду дрочить и мечтать, как он входит в твой рот. Смотри, как он сейчас набухнет.
- Ты мерзавец, - пробурчал художник, отплёвываясь. - Если бы мне не надо было нынче же вечером закончить картину, я бы тебя отодрал ремнём.
Он вернулся к холсту и начал накладывать краски на прежнее изображение гениталий. Нодли даже привстал, вглядываясь в пенис, болтавшийся между его ног.
С пенисом ничего не происходило.
Работа шла быстро. Дэймон переходил от портрета к натурщику, несколько секунд изучал его напрягшийся орган, потом возвращался к портрету. Нодли уже не сидел, а стоял возле картины, переводя взгляд с изображения на гениталии Дэймона. Иногда он посматривал и на Джимми, вздыбленный пенис которого ему был отлично видел.
- Терпи, терпи, не брызгай, - говорил художник. - Я ещё не закончил, поэтому должен видеть твоего жеребца во всей красе...
- Не могу, - взвыл вдруг Джимми. - Я представил, как я засовываю его тебе в рот... Я сейчас кончу...
- А ты не представляй.
- Не могу... Я завожу его тебе по самые яйца...
Из пениса вдруг исторглись белые брызги, заливая грудь и живот Джимми. Он шумно задышал и откинулся на софе, переводя дыхание. Обмяк и его член.
- Всё в порядке, - сказал Дэймон, - я тоже кончил. Осталось всего несколько мазков.
Через пару минут он отошёл от холста, разглядывая своё творение.