— Обожаю простые удовольствия, — заявил лорд Генри. — Они — последнее прибежище натур сложных. Подобных сцен я терпеть не могу, разве что в театре. Что за нелепые люди вы оба! Ума не приложу, как можно утверждать, что человек — существо рациональное. Пожалуй, это самое непродуманное определение из всех существующих. Человек обладает разными качествами, но только не рациональностью. Как бы там ни было, я этому рад, хотя лучше бы вы, друзья, не вздорили из-за картины. Будет гораздо разумнее, Бэзил, если ты отдашь ее мне. Глупому мальчишке она вряд ли нужна, а вот я был бы рад получить этот портрет.
— Если ты не отдашь его мне, Бэзил, я не прощу тебя никогда! — вскричал Дориан. — И я никому не позволю называть меня глупым мальчишкой!
— Ты знаешь, что портрет твой, Дориан. Я подарил его тебе еще до того, как написал.
— Вы должны понимать, что вели себя глупо, мистер Грей, и вряд ли вам следует возражать против напоминания, что вы чрезвычайно юны.
— Еще сегодня утром я возразил бы непременно, лорд Генри.
— Ха! Сегодня утром! С тех пор вы многое пережили.
В дверь постучали. Вошел дворецкий с чайным подносом и поставил его на японский столик. Раздался звон чашек и блюдец, мелодичное шипение георгианского чайника. Мальчик-слуга внес фарфоровую сахарницу и молочник. Дориан Грей налил всем чаю. Двое молодых людей неспешно приблизились к столу и заглянули под крышки блюд.
— Поедемте сегодня в театр, — предложил лорд Генри. — Наверняка где-нибудь что-нибудь идет. Я обещал отобедать у Уайта с одним приятелем, но могу послать ему телеграмму, что заболел или мне помешала прийти более поздняя договоренность. Пожалуй, это будет неплохим оправданием в силу своей неожиданной откровенности.
— Какая скука наряжаться в вечерний костюм! — пробормотал Холлуорд. — Стоит его только надеть, как жизнь делается невыносимой!
— Да, — задумчиво протянул лорд Генри, — наряды девятнадцатого века отвратительны. Такие мрачные, такие унылые. В современной жизни порок — единственный яркий элемент.
— Гарри, вовсе не стоит говорить такие вещи в присутствии Дориана.
— Какого именно Дориана? Того, что наливает нам чай, или того, что на картине?
— Я про обоих.
— Лорд Генри, я бы очень хотел поехать с вами в театр! — сказал юноша.
— Так едемте. Ты ведь с нами, Бэзил?
— Увы, не могу. Много работы.
— Что ж, тогда отправимся вдвоем, мистер Грей.
— С большим удовольствием!
Художник закусил губу и с чашкой в руке отправился к картине.
— Я останусь с настоящим Дорианом, — грустно проговорил он.
— Неужели это настоящий Дориан? — вскричал оригинал, подходя к портрету. — Неужели я действительно таков?
— Да, ты именно таков.
— До чего замечательно, Бэзил!
— По крайней мере, внешне. Он ведь никогда не изменится, — вздохнул Бэзил. — И это прекрасно.
— До чего много значения люди придают измене! — воскликнул лорд Генри. — А ведь даже в любви это лишь вопрос физиологии. И наши желания тут ни при чем. Юноши хотели бы не изменять, но не могут, старцы хотели бы изменять, но тоже не могут. Что еще тут скажешь!
— Не езди сегодня в театр, Дориан, — попросил Холлуорд. — Останься и поужинай со мной.
— Не могу, Бэзил.
— Почему же?
— Потому что я пообещал лорду Генри Уоттону поехать с ним.
— Он не станет любить тебя больше, если будешь выполнять обещания. Он-то своих не выполняет. Прошу тебя, не езди!
Дориан Грей рассмеялся и покачал головой.
— Умоляю, останься!
Юноша заколебался и посмотрел на лорда Генри, который наблюдал за ними, сидя возле чайного столика с улыбкой на губах.
— Бэзил, я должен ехать.
— Ну ладно, — проговорил Холлуорд и поставил чашку на поднос. — Уже довольно поздно, так что не теряйте времени, ведь тебе еще нужно переодеться. Прощай, Гарри. Прощай, Дориан. Приходи меня повидать. Приходи завтра.
— Конечно.
— Не забудешь?
— Нет, конечно же нет! — вскричал Дориан.
— И… Гарри!
— Да, Бэзил?
— Помни, о чем я попросил тебя утром в саду!
— Уже забыл.
— Я тебе доверяю.
— Хотел бы я доверять сам себе! — со смехом откликнулся лорд Генри. — Пойдемте, мистер Грей, мой экипаж ждет снаружи. Прощай, Бэзил! День сегодня выдался крайне занимательный.
Когда дверь за ними закрылась, художник бросился на тахту, и лицо его исказилось от боли.