— Берта! — вскричали едва ли не все присутствующие, но барон, не отвлекаясь, продолжал:
«Дождавшись, когда император посулил ему за службу любую награду, какую он пожелает, Бруно потребовал себе мою невесту. Оттон пришел в ужас, однако монаршее слово было дано, и Бруно только должен был поклясться, что возьмет Берту в жены. Я явился пред очи императора, и он посулил мне богатые дары, землю и почести за то, что я уступлю мою Берту графу, но возлюбленную я ценил дороже любых тленных сокровищ. Император разгневался и приказал силой отнять у меня невесту, замок срыть, а меня самого заточить в башню. Там проклинал я его власть и свою судьбу, меж тем ночами стала являться мне в снах возлюбленная Берта, днем же я утешал себя, вспоминая эти приветные видения. Наконец тюремщик сказал: „Жалко мне тебя, Дитмар. Ты платишь заточением за свою верность, а ведь Берта от тебя отказалась. Завтра она станет женою графа. Не лучше ли тебе, пока не поздно, склониться перед волей императора и попросить у него в награду за прекрасную изменницу чего душа пожелает“. Тут сердце мое ожесточилось, и на следующую ночь вместо милого образа Берты меня посетил грозный дух мщения. Утром я сказал тюремщику: „Иди к императору. Пусть забирает для своего Бруно мою Берту, но взамен я прошу эту башню и столько земли, чтобы возвести на ней новый замок“. Надо думать, император и сам был рад это услышать; он часто впадал в гнев, а потом раскаивался, да только приказа своего отменить не мог. Он подарил мне башню, где я сидел в заточении, и всю землю в четырех часах ходьбы вокруг нее. Еще он дал мне много золота и серебра, чтобы я построил замок куда больше прежнего, разрушенного. Я взял себе жену, чтобы продлить свой род, но сердце мое все так же принадлежало Берте. Я выстроил замок и подземными ходами соединил его с башней и с замком Бруно, моего смертельного врага. Когда постройка была закончена, я стал наведываться ночами в крепость Бруно. Выдавая себя за дух его предка, я приблизился к кроватке сына и наследника Бруно, рожденного Бертой и мною обреченного на смерть. Няньки, дремавшие рядом, окаменели от испуга, я же склонился над мальчиком, напомнившим мне живой портрет его матери, и поцеловал в лоб. При мне был яд — этим поцелуем я убил ребенка. Бруно и Берта увидели в смерти первенца воздаяние Небес за нанесенную мне обиду и следующее свое дитя посвятили Церкви. Поскольку это была девочка, я ее пощадил. Больше Берта детей не рожала, и Бруно, в ярости от того, что его род угаснет, от нее отрекся, якобы раскаявшись в том, что завоевал ее бесчестным путем. Несчастная бежала в монастырь и посвятила себя Богу. При этом, однако, она повредилась в уме и как-то ночью, вырвавшись на волю, добралась до башни, где меня, жертву ее коварной красоты, держали некогда под замком. Там она оплакивала свое прегрешение, пока сердце ее не разорвалось; с тех пор башне присвоили имя Монашеский Камень. Я услышал в ночи ее рыдания и поспешил к башне — Берта лежала окоченевшая от студеной ночной росы и не дышала. Я решил мстить ее бесчестному супругу. Тело Берты я поместил в глубокое подземелье под башней и, пользуясь тайным ходом, стал подстерегать графа. Однажды я незаметно напал на него, схватил и утащил под башню, где истлевали останки его жены. Там я оставил его умирать. Когда император, гневаясь на Бруно за отвергнутую супругу, передал мне, дабы загладить несправедливость, все его добро, я распорядился засыпать подземные ходы. Дочь Бруно, по имени Хильдегарда, я взял к себе и воспитал как собственное дитя. Она выросла красавицей и полюбила рыцаря Адельберта фон Паннера. Как-то ночной порой ко мне явился призрак ее матери и напомнил, что дочь была обручена жениху вышнему, но Хильдегарда не согласилась отменить свадьбу. Когда в брачную ночь она обняла своего рыцаря, призрак подступил к ложу со словами: „Поскольку ты нарушила данный мною обет, мой дух не обретет покой до тех пор, пока по моей вине не погибнет одна из твоих внучек“. Эта речь сподвигла меня заказать достойнейшему и прославленному монаху Тутилону из монастыря Святого Галла портрет Берты, по образцу того портрета, что написала она сама в монастыре, будучи безумной, и присоединить картину Тутилона к приданому Хильдегарды. Тутилон, однако, спрятал за картиной пергамент, где говорилось: „Я, Берта, гляжу на своих дочерей, не погибнет ли одна из них за мое злодеяние, тем примирив меня с Создателем; засим я обращу взор на любовное единение родов Хайнталь и Паннер и, прощенная, обрету радость в их потомстве“.»