XXXVI
На следующее утро, с трудом просыпаясь, я думаю, какой тяжелый день предстоит мне. Брат стоит у постели.
— Вчера, когда ты был в гостях, опять приходила та девочка. А на улице ее ждала бабушка. И она придет сегодня.
Я одеваюсь и прислушиваюсь: встала ли мама. Как только она слышит мои шаги, она отворяет дверь своей комнаты и зовет меня.
— Извини, мама! — Я стараюсь не смотреть в ее лицо.
— Закрой за собой дверь, — просит она. — Все моя надежда на тебя и на брата. Помни об этом!
— Да, мама! Извини!
— И еще… — Голос ее дрожит. — Я вчера получила от Васи письмо… В нем ужасная новость… Не знаю, говорить ли об этом Дусе, но брату — ни слова! Сержант Митрофанов погиб…
— Да, мама… — Я весь одеревенел.
— Ни слова брату! — повторяет мама, вытирая слезы.
«Милый, милый Митрофанов! Как я люблю тебя!»
Мы с братом сидим за столом. Он занимается своим компасом, а я смотрю на стену, увешанную этюдами отца, и думаю о Митрофанове.
Раздается тихий стук в дверь.
— Это она! — говорит брат. — Она всегда так стучит.
Я выглядываю в окно. Вся в черном, неподвижно сидит на скамейке перед нашим домом мать Героя. Я бегу открыть дверь и вижу стройную худенькую девочку с большими голубыми глазами. И я сразу узнаю в ней Любу.
— Здравствуйте! Ведь вы… — Она тихо произносит мое имя, крепко прижимая к груди черный пакет.
— Да, проходите, это я.
Войдя в комнату, девочка здоровается с братом и обращается ко мне:
— Вы помните нас?
— Конечно, конечно, помню! А почему ваша мама осталась на улице?
— Она не придет. Она никуда не ходит. — Люба краснеет.
— Почему?
— Она — молчальница. Она молчит.
— Совсем не говорит?!
— Почти… А потом совсем не будет…
Я понимаю, что ей неловко и досадую на свое любопытство, а она достает из пакета фотографию и подает ее мне. И я вижу портрет Героя. Одетый в старую военную форму, еще без погон, он широко улыбается.
— Мама прислала меня к вам. Она просит, чтобы вы нарисовали его портрет. Можете вы это сделать?
— Но я… я еще плохо рисую.
— Постарайтесь. — У нее дрожат губы.
— Хорошо. Но вдруг… у меня не выйдет?
— Постарайтесь! — снова просит она и вынимает из этого же пакета зеленую хлебную карточку. — Это — плата. — И она еще больше краснеет.
— Я ничего не возьму.
— Почему?
— Потому что… твой брат был Героем!
Она поднимает ко мне свое красивое лицо.
— Вы ничего не возьмете? А деньги… или дрова?
— Нет! Ничего.
— Спасибо. А когда вы сможете это сделать?
— Я должен нарисовать его сегодня, а принесет портрет мой брат.
— Спасибо.
— Люба, можно тебя спросить? Скажи, почему молчит твоя мама?
— Она — молчальница. Она хочет увидеться с ним, — отвечает Люба не глядя на меня. И я понимаю, что она говорит о Герое.
— Где увидеться?
— Как — где? На том свете! — Теперь она спокойно смотрит на меня и только бледнеет.
XXXVII
Я разворачиваю большой рулон французской бумаги. На ней рисовал мой отец… Натягиваю ее на подрамник и, поставив подрамник на мольберт, сижу перед этим белым планшетом, глядя на фотографию. Она вся расчерчена на клеточки. Я боюсь сделать первые штрихи, перенося рисунок, боюсь испортить эту белую прекрасную бумагу… Но знаю, что начать все равно надо: у меня мало времени. И, осторожно водя карандашом по бумаге, я переношу на нее рисунок с фотографии.
— Как похож! — восторженно говорит за моей спиной брат. — Ты его красками будешь делать?
— Да, но не мешай, прошу тебя!
Громкий стук в дверь отвлекает меня.
— Я открою. — Брат бежит в коридор и через минуту возвращается… вместе с домоуправом.
Он здоровается со мной, пялит глаза на рисунок, потом тычет своим толстым пальцем в фотографию, приколотую под ним.
— Что он у тебя, в тюрьме, что ли? — И громко хохочет над своей шуткой.
— Нет… Это делается для переноса рисунка на большой размер.
— А я думал — тюрьма! — И он снова ржет. А брат смотрит на его перетянутый офицерским ремнем живот, сотрясающийся от смеха. — Ну вот! — Он плюхается на диван. — Я пришел вовремя. — Он вынимает из кармана платок, и аромат «Грез лета» разносится по комнате. Расправив платок, он вытирает лоб, достает из бокового кармана банку сгущенного молока и со стуком ставит ее на стол. — Можешь нарисовать мой портрет?
Я смотрю на его толстую рожу: он побрился и… даже припудрился!