– Я тебя очень сильно люблю, – наконец пробормотал я почти про себя и ослабил хватку.
Через некоторое время она захрипела и всю её выгнули судороги, но я только сжимал умирающее тело и слушал, как отчаянно бьётся в её груди обречённое сердце. Минуты растянулись в невыносимую вечность, и я, удавив внутри себя крик, ждал, когда всё закончится.
Тяжело дыша, я сидел оперевшись о стену, избегая взглядом и мыслями центр комнаты. Когда слёзы на лице высохли и я перестал в истерике хватать ртом воздух, я медленно поднялся на ноги и подошёл к креслу, спинка которого всё ещё была сырой от крови. Смешанная же с кровью гуашь, наоборот, высохла, и я с болью вперился в свой портрет.
– Я останусь с тобой, – прошептал я в тишину и, украдкой бросив взгляд на её тело, положил альбом на стол перед ней, – Я тебя не оставлю.
Февральская метель нещадно кусалась, но я этого не замечал, оцепенело смотря в потухшее окно. Мой взгляд скользил на другие окна, в некоторых из которых уже горел свет: если бы не пережитое только что, знал бы я, что в одном из них только что умерла чья-то возлюбленная? Откуда я знал, что в других окнах не произошло что-то похожее? Мой воспалённый взгляд скользнул по пролетающему в воздухе льду за очередным прохожим: вряд ли кто-то, кроме меня, знал о ней. Вряд ли кого-то, кроме меня, это заботило.
На автобусной остановке, откуда я хотел куда-нибудь уехать, сидели бабушка с внуком – видимо, она отводила его в детский сад. Он лучистыми глазами наблюдал за прорезающими белую мглу лучами фар и считал машины в ожидании автобуса со знакомым номером. Бабушка всё оглядывалась по сторонам и тяжело вздыхала, когда рядом останавливались не те номера, что нужно. Заметив меня, мальчик широко, беззаботно улыбнулся и помахал мне рукой, как будто встретив старого приятеля. Я с дрожью улыбнулся и медленно поднял руку в ответ. Метель кусала меня своими мелкими зубами, спускаясь от глаз к щекам.
Через полтора года я шёл по тротуару залитого солнцем шоссе, раздумывая о том, какие именно продукты мне нужны на сегодня. Июльское солнце и раскалённый асфальт заставляли воздух плыть густым маревом. Машины стремительно проносились одна за одной – через город, в котором я жил, проходила скоростная автомагистраль, и все спешили проехать его как можно скорее. Подняв взгляд на горячее солнце, я улыбнулся.
Со стороны зелёной полосы, разделявшей серое полотно тротуара с метровыми возвышениями красного песчаника, послышалось тихое щебетание. Я никуда не торопился и свернул в сторону, чтобы посмотреть, откуда оно доносилось, и улыбка тут же сошла с моего лица: там лежал пораненный птенчик-скворец со сломанным крылом и ужасно перегнутым, раздробленным клювом. Увидев меня, он перестал щебетать и начал почти с возмущением смотреть на подошедшего к нему человека.
Быстро перебрав свои возможности ему помочь, я опустился на колени и аккуратно налил воды в крышку из-под бутылки. Он быстро повернул к ней голову и, тут же нахохлив перья, снова уставился на меня.
– Хорошо, – сказал я ему и некоторое время сидел рядом, выставив перед ним крышку с водой. Увидев, что он не собирается мне доверяться, я закрыл бутылку и поднялся на ноги, надеясь, что хоть кто-то его подберёт до того, как я буду проходить это место на обратном пути.
Скворца никто не забрал, и, поставив пакеты на асфальт, я снова спустился на зелёную траву к нему и опустился напротив него на колени.
– Прости меня, – тяжело сказал я, протягивая к нему руки, – В этот раз я постараюсь сделать всё быстрее. Так будет лучше.
Вернувшись домой, я поставил пакеты на пол и пошёл в ванную, пытаясь не замарать стены. Не имея сил столкнуться с отражением в подвешенном над раковиной зеркале, я только сел на крышку унитаза и, поджав колени и закрыв лицо руками, тихо зарыдал. Успокоившись через некоторое время, я подошёл к раковине, чтобы умыться. Кровь из поклёванной руки смешалась со слезами, и я с болью засмеялся: из всей алой мешанины моего лица в зеркале, как и с оставленного портрета, смотрели два полных невыносимой боли глаза. Я начал пытаться смыть кровь, но каждый раз, поднимая голову и проверяя отражение, всё сильнее убеждался в том, что уже никогда не смогу её смыть.
Два с половиной года спустя за окном снова завывали ночные зимние ветры – на этот раз декабрьские. Мы с подругой курили в гостиной, изредка запивая вызывающие вспышки боли фразы ледяной водкой. Год заканчивался, все подарки были куплены, и мы подводили итоги этого очень странного и порою непредсказуемого периода. Поделившись ещё одной частью своих воспоминаний и переживаний, она поднялась, чтобы пройтись по комнате. Я остался на месте: было хорошо раствориться в чужой боли, на некоторое время спрятаться от себя за сопереживанием и советами насчёт того, что другому человеку делать с его совсем другой жизнью.