Ник Хоакин
ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА-ФИЛИППИНЦА
Элегия в трех действиях
Кандида Марасиган, дочь Лоренсо, старая дева.
Паула Марасиган, дочь Лоренсо, старая дева.
Пепанг, их замужняя старшая сестра.
Маноло, их старший брат.
Битой Камачо, друг семьи.
Тони Хавиер, квартирант в доме Марасиганов.
Пит, редактор журнала «Санди Мэгэзин».
Эдди, журналист.
Кора, фотокорреспондент.
Сюзен, актриса варьете.
Виолетта, актриса варьете.
Дон Перико, сенатор.
Донья Лоленг, его жена.
Пэтси, их дочь.
друзья доньи Лоленг
Эльза Монтес.
Чарли Даканай.
друзья Марасиганов
Дон Альваро
Донья Упенг, жена дона Альваро
Дон Пепе
Дон Мигель
Донья Ирене, жена дона Мигеля
Дон Аристео
Охранник.
Детектив.
Первый полицейский.
Второй полицейский.
Действие первое. Зал в доме Марасиганов в Интрамуросе Начало октября 1941 года, после полудня.
Действие второе. Там же. Неделю спустя, позднее утро.
Действие третье. Там же. Два дня спустя. Второе воскресенье октября, полдень.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Занавес поднимается. За ним второй занавес, изображающий руины Интрамуроса в лунном свете. Края сцены в тени. Битой Камачо стоит слева. Начинает говорить, оставаясь невидимым — голос из мрака.
Битой. Интрамурос! Старая Манила. Настоящая Манила. Благородный и навеки преданный короне Город…
Для первых конкистадоров она была новым Тиром и Сидоном, для первых миссионеров — новым Римом. Сюда, под защиту этих стен, стекалось богатство Востока: шелк Китая, пряности Явы, золото, слоновая кость и драгоценные камни Индии. Под этими стенами собирались воины Иисуса, чтобы подчинить Восток кресту. По этим старым улицам некогда шествовала великолепная толпа: вице-короли и архиепископы, мистики и торговцы, языческие колдуны и христианские мученики, монахини, куртизанки и элегантные маркизы, английские пираты, китайские мандарины, португальские дезертиры, голландские шпионы, мусульманские султаны и янки — капитаны клиперов. В течение трех веков этот средневековый город был Вавилоном в делах торговли и Новым Иерусалимом в своей непоколебимой вере… А теперь смотрите, вот все, что от него осталось. Бурьян, битые кирпичи, покореженное железо. Здесь кусок стены, часть лестницы — а там, дальше, покалеченный готический фасад церкви Санто Доминго… Quomodo desolata es, Civitas Dei![1]
Вокруг Битоя постепенно светлеет.
Я стою в лунном свете и гляжу на пустынную улицу. Недавно люди умирали здесь ужасной смертью — от меча и огня, и крики их тонули в громе выстрелов. Теперь — только тишина. Тишина, лунный свет и повсюду густая, высокая трава…
Это знаменитая Калье Реаль, Королевская улица — главная улица нашей страны, главная улица нашей истории. Нет на Филиппинах города, который не имеет, или не имел бы, своей Калье Реаль. Так вот, эта — матерь всем им. По ней вице-короли торжественно въезжали в город. По этой улице в парадном шествии с развевающимися знаменами несли королевскую печать всякий раз, когда прибывали послания, написанные рукой короля. По этой улице шествовали грандиозные ежегодные процессии. На этой улице стояли дома знати — величественные старинные строения под красной черепицей с чугунными балконами, с фонтанами, бившими в патио.
Когда я был маленьким, некоторые из этих старинных домов еще стояли — но как они уже тогда обветшали! Уже не великолепные, уже не обиталища сильных мира сего, они, брошенные и забытые, истлевали, погруженные в мечты о минувшей славе, с годами становясь все темнее, покрываясь копотью, разрушаясь, и конце концов превратились в трущобы, где сдавалось внаем жилье, — там чуть ли не дюжина семей ютилась в каждой из прежних великолепных комнат, кучи отбросов громоздились в патио, а между осевшими балконами болтались веревки для белья…
Интрамурос умирал, Интрамурос погибал еще до войны. Вернулись джунгли — современные джунгли, джунгли-трущобы. Они были столь же беспощадны, столь же неудержимы, как и настоящие, — они уничтожали историю людей, пожирали их памятники. Благородный и навеки преданный короне Город превратился в трущобные джунгли. Таким он остался в памяти почти всех нас — величественный город наших отцов!