Кандида. Слушайте, слушайте все! Дон Альваро рассказывает, где именно был этот дон К. во время революции![5]
Паула. О да, донья Ирене, мы были на всех спектаклях, но считаем, что эта труппа слабее, чем прошлогодняя.
Кандида. А в следующем месяце приезжает итальянская опера! Горе нам, девицам! Мужчины опять будут толпиться за кулисами!
Паула. Еще бренди, дон Мигель? Еще немного бренди, дон Пепе? Донья Ирене, не хотите ли сесть за пианино? О, продолжайте, продолжайте, дон Альваро! Так вы говорите, генерал Агинальдо действительно готовил армию для последнего наступления?
Битой (голосом десятилетнего мальчика). Тетя Паула, тетя Паула, я хочу в маленькую комнатку!
Паула. Тише, тише, что за манеры! И посмотри — твой нос!
Кандида. И сколько раз мы просили тебя не называть нас тетями!
Паула. Ты должен называть нас Паула и Кандида.
Кандида. Просто Паула и Кандида — понятно?
Паула. Бог мой, мы же еще не старые девы!
Кандида. Нет, мы еще не старые девы! Мы молоды, мы прекрасны, мы очаровательны! О, послушайте, донья Упенг, вчера мы были на балу и танцевали, танцевали, танцевали до утра. (Танцуя, кружится по комнате.)
Паула. Папа говорит, что мы были прекраснее всех!
Кандида. О да, донья Ирене, папа сопровождал нас — и он был первым джентльменом!
Битой (все еще голосом десятилетнего мальчика, возбужденно показывая на дверь). Вот он идет! Он идет!
Кандида (резко поворачивается). А, наконец-то, папа! (Повышает голос.) Дон Мигель, а вот и папа! Вот и папа, донья Упенг!
Паула (тоже в радостном возбуждении). А вот и папа, дон Альваро! Донья Ирене, вот и папа!
Сестры показывают в центр сцены, когда говорят «Вот и папа!».
Кандида. Тише! Пожалуйста, тише! Папа хочет что-то сказать!
Стоят рядом, глядя в зал, руки сложены на груди, фигуры напряжены, словно они внимают отцу. Потом бьют в ладоши и кричат в радостном воодушевлении: «О папа, папа!»
Остаются в той же позе. Перед ними висит Портрет, и, когда они замечают его, выражение восторга сходит с их лиц, обе склоняются, бессильно уронив руки. Игра кончена, кончилось колдовство. Они стоят молча, угрюмо глядя вверх, — две жалкие старые девы в жалком старом доме.
Битой наблюдает за ними из глубины сцены. Потом, поняв, куда они смотрят, тоже поднимает глаза и впервые видит Портрет. Не отрывая от него взгляда, подходит к сестрам и становится позади, между ними.
Битой. Это он?
Кандида (с чувством). Да.
Битой. Когда ваш отец написал его?
Паула. С год назад.
Битой (молча вглядывается). Странная, очень странная картина.
Кандида. Ты знаешь, как он называет его?
Битой. Да.
Кандида. Retrato del artista сото Filipino.
Битой. Да, я знаю. «Портрет художника-филиппинца». Но почему, почему? Ландшафт не филиппинский… Что ваш отец хотел этим сказать? (Протягивает руку к портрету.) Юноша несет на спине старика… а за ними горящий город…
Паула. Старик — это отец.
Битой. Да, я узнаю лицо.
Кандида. И юноша — тоже наш отец, когда был молодым.
Битой (возбужденно). Ну конечно, конечно!
Паула. А горящий город…
Битой. А горящий город — Троя.
Паула. Так ты все знаешь.
Битой (улыбается). Да, знаю. Эней выносит своего отца, Анхиза, из Трои. А ваш отец изобразил себя и как Энея, и как Анхиза.
Кандида. Он нарисовал себя таким, какой он сейчас и каким был в прошлом.
Битой. Эффект, знаете, довольно устрашающий…
Кандида. А, и ты почувствовал?
Битой. У меня будто в глазах двоится.
Кандида. А мне иногда кажется, будто та фигура наверху — какое-то чудовище, человек о двух головах.
Битой. Да. «Это странное чудовище, художник…» Но как удачно ему удалось схватить эту ясную и чистую классическую простоту! Как текут линии, какие яркие цвета, какой простор, какая спокойная атмосфера! Прямо чувствуешь, как сияет солнце, как дует морской ветер! Глубина, свет, чистота, красота, изящество — и вдруг на переднем плане эти пугающие лица, загадочно улыбающиеся, словно отражения в зеркале… А позади, в отдалении — горящая Троя… Мой бог, да это великолепно! Это шедевр. (Умолкает. На его вдохновенное лицо набегает тревога.) Но почему ваш отец назвал его «Портрет художника-филиппинца»?