– Мама говорит, работницу всегда унюхаешь. – Он понюхал простыню: – Абсолютно ничего не унюхивается.
В шкатулке у нее оказалась фотография: молодой человек в гольфах.
– Ее ухажер.
– Давай ему придадим усы.
Но тут внизу задвигались, голос крикнул: «Ужинать!» – и мы убежали, оставив открытой шкатулку.
– Надо бы как-нибудь ночью вместе спрятаться у нее под кроватью, – сказал Дэн, когда мы входили в столовую.
Мистер Дженкин, миссис Дженкин, тетя Дэна и его преподобие мистер Беван с миссис Беван сидели за столом.
Мистер Беван произнес молитву. Когда он встал, мне показалось, что он как сидел, так и сидит, до того он был коротконогий.
– Благослови нашу вечерю, – сказал он так, как если бы питал глубокое отвращение к пище. Но едва отзвучал «аминь», он набросился на холодное мясо, как пес.
У миссис Беван, мне показалось, были не все дома. Она смотрела на скатерть, растерянно перебирала нож и вилку. Будто не могла решиться, с чего начать: с мяса или со скатерти.
Мы с Дэном наслаждались, глядя на нее. Он пнул меня ногой, и я рассыпал соль. В суматохе мне удалось капнуть ему на хлеб уксусом.
Все, кроме мистера Бевана, смотрели, как миссис Беван задумчиво водит ножом по краю тарелки, а миссис Дженкин сказала:
– Вы же любите холодную телятину, я надеюсь?
Миссис Беван улыбнулась ей и, ободренная, приступила к еде. У нее были серые волосы и серое лицо. Может, вся она сплошь была серая. Я взялся было ее раздевать, но, дойдя до нижней байковой юбочки и темно-синих штаников до колен, разум мой содрогнулся. Я не осмелился даже расстегнуть ей высокие ботинки, чтоб проверить, серые ли у нее ноги. Она подняла взгляд от тарелки и игриво мне улыбнулась.
Я покраснел и повернулся к мистеру Дженкину, который спрашивал, сколько мне лет. Я ответил, но год себе набавил. Зачем я тогда врал? Я сам удивлялся. Потеряю, например, шапку и найду у себя в комнате, а если мама спросит, где нашел, скажу: «На чердаке» или «Под вешалкой». Было такое острое ощущение в том, чтоб вечно быть начеку и, рассказывая, например, содержание фильма, которого не смотрел, не завраться и не спутать Джека Холта с Ричардом Диксом.
– Пятнадцать и три четверти, – сказал мистер Дженкин. – Очень точный возраст. Я вижу – среди нас математик. Поглядим, удастся ли ему справиться с этой нехитрой задачкой на сложение.
Он доел свой ужин и выложил на тарелку спички.
– Это же не ново, папа, – сказал Дэн.
– Нет, я с огромным удовольствием! – своим самым лучшим голосом сказал я. Я хотел еще сюда прийти. Тут было лучше, чем дома, не говоря уж об этой ненормальной.
Когда я не справился со спичечной задачкой и мистер Дженкин мне показал, как это делается, я благодарил и просил показать снова. В лицемерии почти такая же радость, как во вранье: стыдно и сладко.
– А ты о чем говорил на улице с мистером Моррисом? – спросил Дэн. – Мы тебя видели сверху.
– Рассказывал ему, как мужской хор Суонси исполнял «Мессию». А что?
Мистер Беван не мог больше есть – объелся. Впервые с начала ужина он обвел нас глазами. То, что он увидел, кажется, не порадовало его.
– Как занятия, Дэниел?
– Да ничего.
– Ничего?
– То есть спасибо, очень хорошо, мистер Беван.
– Молодежи следовало бы поучиться выражать свои мысли.
Миссис Беван хихикнула и попросила добавки.
– Можно добавки, – сказала она.
– Ну а у вас, молодой человек, математическая жилка, как я погляжу?
– Нет, сэр, – сказал я. – Я люблю английский язык.
– Он поэт, – сказал Дэн и, кажется, насторожился.
– Собрат по перу, – уточнил мистер Беван и осклабился.
– Мистер Беван опубликовал несколько книг, – сказал мистер Дженкин, – «Прозерпина», «Психея».
– «Орфей», – вставил резко мистер Беван.
– И «Орфей». Вы покажите мистеру Бевану что-нибудь из своих стихов.
– У меня с собой ничего нет, мистер Дженкин.
– Поэт, – сказал мистер Беван, – должен носить свои стихи в голове.
– Да я их прекрасно помню, – сказал я.
– Почитайте-ка мне самое последнее. Мне всегда интересно.
– Ну и компания, – сказала миссис Дженкин. – Поэты, музыканты, проповедники. Нам не хватает только художника, правда?
– Последнее вам, боюсь, не понравится, – сказал я.
– Полагаю, – сказал мистер Беван с улыбкой, – мне самому об этом лучше судить.
– «Ненависть и похоть», – сказал я, мечтая умереть и глядя на зубы мистера Бевана.